Искусство внимать «щелчкам»: чем важно творчество Анатолия «Джорджа» Гуницкого

Выходец с острова Сент-Джордж

Поэт-абсурдист, драматург, музыкальный журналист и критик, соавтор Теории Всеобщих Явлений и просто культовая личность, большинству Гуницкий всё-таки известен исключительно как человек, который 53 года назад вместе с Борисом Гребенщиковым (признан Минюстом России иноагентом) основал группу «Аквариум». Впоследствии легендарный коллектив записал немало песен на стихи Гуницкого.

Но одним только «Аквариумом» сфера деятельности Джорджа не ограничивалась. Гуницкий — известный литератор. За несколько десятилетий у него вышел ряд книг — со стихами, написанными в фирменном элегантном стиле остроумного абсурдизма, с захватывающей прозой и с текстами пьес, которые ставились в питерских театрах.

Наконец, он много сделал на ниве популяризации советской и российской рок-музыки: подвизаясь сначала в самиздатовском журнале «Рокси», а потом и во множестве других изданий и на радио.

В 1980-х Гуницкий активно участвовал в деятельности Ленинградского рок-клуба, да и впоследствии старался помогать интересным ему группам.

Я общался с Гуницким в позднейший период его жизни. В 2017-м я сделал интервью с басистом «Аквариума» Александром Титовым, а он оформил мне проходку в СК «Юбилейный» — на концерт, посвященный 45-летию группы. Меня впустили через отдельный вход, и среди других почетных гостей я увидел Гуницкого. Подошел, представился и попросил его об интервью. Анатолий Августович согласился — и через неделю мы встретились для того, чтобы побеседовать.

Одним интервью дело не ограничилось. Он был мне интересен, и потом мы еще виделись неоднократно. За пять лет четыре интервью с Гуницким, а еще я писал о творческих вечерах, которые он устраивал для ценителей своей поэзии. Мы общались и вне работы: по телефону и в соцсетях. Одно время Джордж хотел привлечь меня к сотрудничеству в рамках задуманного им музыкального издания. К сожалению, план воплотить не удалось — как я понимаю, не нашлось спонсора… Большинство интервью с ним, которые я делал для рижской газеты «Сегодня», уже не найти: в результате блэкаута, случившегося в Риге в июне 2020-го, «сгорели» интернет-архивы этого издания. Но так или иначе все сделанные тогда мною тексты, заверенные Джорджем, по-прежнему при мне.

Вот что Гуницкий говорил о том, как он начал писать:

«По рассказам моей мамы, какие-то первые опусы я пытался создавать еще в дошкольном возрасте. Читал детские сказки, наподобие „Зайки-зазнайки“ Сергея Михалкова, и пробовал сочинять нечто в подобном же духе. А потом мне просто глобально повезло — в моей школе учительница русского языка и литературы Ася Львовна Майзель была человеком, очень увлеченным своими предметами, и искренне старалась передать эту любовь и ученикам. Она вела литературный кружок, который мы посещали вместе с Борисом Гребенщиковым.

Ася Львовна сама писала стихи, прозу, читала нам Платонова и Бабеля, чье творчество в ту эпоху, мягко говоря, не пропагандировалось. И именно благодаря ей мы с Борисом получили импульс, побудивший нас всерьез заняться творчеством, работой со словесными формами».

Жили тогда Борис и Джордж в Московском районе, на Алтайской улице, в доме № 22. Особенно мне запомнились рассказы Джорджа о беззаботных отроческих годах — том времени, когда он и его приятель Борис еще только учились созидать свои волшебные миры.

Гуницкий часто ностальгически вспоминал об острове Сент-Джорджа — это заповедное место под Сестрорецком Борис Гребенщиков назвал так в честь друга. Там они отдыхали, грезили, обсуждали музыку The Beatles и строили планы о создании собственной группы, которые нашли воплощение в «Аквариуме».

В отличие от множества других самодеятельных студенческих ансамблей, «аквариумцы» с самого начала взяли курс на исполнение собственного материала.

«Мы тогда тусовались на факультете прикладной математики и процессов управления ЛГУ (он же „примат“), где Борису выделили комнатку специально под репетиции. Там была и кой-какая аппаратура, на которой, в частности, записывался альбом „Искушение святого Аквариума“. Я тогда еще учился в мединституте имени Павлова — как правило, отсиживал несколько пар и сваливал, ехал к Бобу на „примат“, чтобы музицировать.

К нам никто не лез, никто не пытался нас контролировать — и это было самое чудесное. Самые первые выступления группы носили оттенок милой самодеятельности, я сейчас даже отчасти ностальгирую по этому самопальному драйву», — делился Джордж.

В «Искушении» Гуницкий участвовал не только как барабанщик — даже кое-где на басу наиграл. Но в ту пору помимо музыки Джорджа еще очень интересовали театр, поэзия и литература — именно на них он и решил сделать акцент.

«У меня не было абсолютно никаких ссор с Борисом, просто с некоего момента мы пошли каждый своим путем. Впрочем, „Аквариум“-то на самом деле никуда из моей жизни не ушел — но только теперь он присутствует в ней под несколько другим углом. Теперь я наблюдаю всё это дело со стороны, но Борис периодически использует мои стихи, превращая их в песни.

Всего таким образом за минувшие годы было создано примерно полсотни композиций — и для „Аквариума“, и в рамках проекта „Террариум“. Я отдавал свои опусы Бобу, и потом он, иногда спустя долгие годы, находил им применение», — вспоминал он.

К друзьям

Друзья, давайте все умрем,
К чему нам жизни трепетанье?
Уж лучше гроба громыханье,
И смерти черный водоем;

Друзья, давайте будем жить,
И склизких бабочек душить;
Всем остальным дадим по роже,
Ведь жизнь и смерть — одно и то же…

«Аквариум», «Песни Джорджа»

Поэт-песенник

Я неоднократно приставал к Джорджу с дурацким вопросом: откуда он берет вдохновение при написании стихов? Гуницкий разводил руками: «Не знаю откуда, не знаю как. Впрочем, могу сказать, что для того, чтобы создать что-то, я должен услышать „щелчок“. Не буквальный — просто где-то подают некий знак, и когда он до меня доходит, я начинаю записывать… Наверное, это и есть то, что называют вдохновением.

Если „щелчок“ оказывается очень сильный, ты сразу берешься за работу, используя то, что у тебя в данный момент под рукой — блокнот или компьютер. Если менее сильный, то процесс создания нового произведения может дольше растянуться по времени».

Природу этого «щелчка» он сам толком не понимал, да и, сдается, не очень этим интересовался — воспринимал как должное.

Впрочем, помимо стихов Гуницкий писал и прозу — как документальную, вспоминая, например, свои годы с «Аквариумом», так и художественную. Я особенно ценю его саркастические «Рассказы о Сашке». Подвизался он и в драматургии: его пьесы «До самых высот» и «Смерть безбилетника» ставились в нескольких петербургских театрах.

«Хорошее стихотворение часто появляется на „щелчке“, на полете чистого вдохновения. Для создания же прозаической вещи одного „щелчка“ мало, всегда необходимо „вгрызание“ в материал, терпение и усидчивость. Хотя, бывает, и стихотворение, показавшееся тебе сначала не очень удачным, потом может „вылеживаться“, иногда в течение долгих лет, — а потом ты его доделываешь или переделываешь», — рассуждал Гуницкий.

Его слава как автора основывалась на неподражаемом стиле, который для простоты принято именовать «абсурдизмом» — для того только, чтобы пришпилить широкое и многогранное явление одним словом, как бабочку кнопкой.

Впрочем, Анатолий Августович на такое определение не обижался и сам находил для него основания:

«Я всегда, еще со школьных времен, ориентировался на так называемый театр абсурда. Много читал переводной литературы, тех же Ионеско и Беккета, сам пытался делать что-то в жанре гротеска, абсурда — эти жанры до сих пор мне очень близки. Были, конечно, еще и отечественные обэриуты, но о них, как ни странно, я узнал гораздо позже, в то время, когда уже сформировал свою творческую манеру».

В целом, конечно, Джордж — довольно элитарный автор, отнюдь, казалось бы, не из числа тех, чьи стихи могут стать «народными». Однако с Гуницким это произошло — именно по той причине, что ряд его стихотворений стали песнями сверхпопулярной группы.

Речь о магнитоальбоме «Треугольник», который «Аквариум» записал в 1981-м. Шесть из шестнадцати композиций с этого альбома, получившего впоследствии самое широкое хождение, написаны на стихи Джорджа. Эти стихи появились еще в середине 1970-х — и тем, кто их тогда услышал, они показались, как говорили свидетели тех времен, «дикими и надуманными». Но, превратившись в песни, они стали поистине культовыми. Автор этих строк вспоминает, как у него с приятелями в студенческую пору было принято хором горланить «Марш» во время пьянок.

Для самого же Гуницкого уход его стихов «в народ» стал неожиданностью. Он рассказал мне, как впервые услышал «Треугольник»: «Сижу в одной веселой компании, совершаются возлияния, а фоном из магнитофона льется какая-то неизвестная мне музыка. Я сначала не вслушивался, а потом до меня стало доходить, что это же мои стихи звучат! Но под заказ музыкантов я никогда ничего не писал — хотя бы потому, что сам толком ни на чем играть не умею. Знаю, как набрать полтора аккорда на гитаре, и на этом всё. То есть стихи свои я могу создавать, ориентируясь лишь на слово, а не на музыку».

Впрочем, самый известный стих Гуницкого, ставший песней, озвучил своим вокалом не Гребенщиков, а Вячеслав Бутусов. Это композиция «Гибралтар/Лабрадор», изначально вошедшая в альбом «Пятиугольный грех» (2000) группы «Террариум» (сайд-проект того же «Аквариума»), а позже — и в саундтрек «Брата-2».

Мне случалось слышать забавнейшие интерпретации сей вещицы — дескать, этой песней Джордж напророчил миграционный кризис в Евросоюзе. Гуницкий отмахивался:

«Меня всегда забавляло, когда другие люди начинают искать в моих стихах скрытые смыслы. Стих про Гибралтар написан мною в 1998-м, почти за двадцать лет до нынешнего нашествия беженцев в ЕС. Слова, строчки сами по себе оформились в моем мозгу в единый текст, и я его записал. Гибралтар и Лабрадор находятся в разных частях земного шара, ничего общего у этих географических точек нет. Но для меня очень важно звучание слов и их ритмичность.

Мои стихи сочиняются на уровне цепочки неявных ассоциаций, в них нет прямолинейной логики, они по-другому работают. Когда же меня просят объяснять смысл моих произведений, это ставит меня в тупик. Когда пытаешься подобные вещи как-то анализировать с точки зрения некой формальной логики — выходит чушь.

Да и вообще, свое творчество оценивать — это не моего ума дело. Если пытаешься что-то написать на рассудочном уровне — не пишется совсем.

Процесс своего творчества, то, как он совершается, не осознается автором полностью, да и не должен осознаваться. Тут нужно уметь чувствовать интуитивно. Тот, кто умеет, побеждает в этой игре».

На склоне лет Гуницкий периодически сотрудничал с пародийным петербургским ансамблем «Хор Дурацкого», иногда выступавшим на его творческих вечерах. В частности, «Хор Дурацкого» с блеском исполнял такие нетленки Джорджа, как «Пятнадцать голых баб», «Мой муравей», «К друзьям», «Хорал», «Верблюд-архитектор». В этом многоголосом вокальном обрамлении стихи Гуницкого, таинственные и необъяснимые, производили особенно глубокое впечатление.

Композитор Евгения Клекотнева поведала мне:

«Свою карьеру мы начали с исполнения известных хитов акул шоу-бизнеса. Почему вдруг начали писать свою музыку на стихи Джорджа Гуницкого — никому не известно, но сейчас это любимые песни в нашем репертуаре. Они все очень потусторонние получились, мистические, волшебные и не от мира сего. Думаю, это потому, что само творчество Джорджа такое волшебное».

Также песни на стихи Джорджа исполнял музыкант Михаил Антипов. Он, в частности, взял некоторые вещи из сборника «Песни о Джоке» — цикла, построенного на мыслях, переживаниях и приключениях персонажа по имени Джок, лирического альтер эго Гуницкого.

3=8

И всё же для того, чтобы по-настоящему погрузиться в стихотворное творчество Джорджа и ощутить самобытную прелесть этих вещей, следует читать сборники Гуницкого, выходившие на бумаге. У него этих сборников немало, однако публиковали их, как правило, маленькие издательства, выпускавшие тоненькие книжечки небольшими тиражами. Гуницкий время от времени устраивал творческие вечера в небольших петербургских арт-пространствах — читал свои стихи; и там же можно было приобрести очередной его сборник с автографом.

КОНДУКТОР

Я ехал в поезде. Дымились пассажиры.
Кондуктор танцевал. Летал рояль.
Поэт лениво грыз бесформенную лиру,
Чужих мышей ему давно не жаль.

Невоплощенные, бывалые тромбоны
Шептались громко о семье червей.
Профессор нечисти мечтал забраться в зону
И познакомиться с женой своей.

Под утро снова вечереет. В промежутках
Между тупым журчанием колес
Оскаленные рты сияли грозно, жутко,
Кондуктор танцевал. В купе родился пес.

В ладонях у Луны медуза шевелится,
Усь-Мусь поет о тайнах Бытия.
Сиреневый Корсар понуро суетится,
Кондуктор мертв. На отдых ехал я.

Посещать такие вечера было интересно потому, что на них Джордж иногда приоткрывал дверь в свою творческую «кухню».

Первые строки первого стихотворения, произносимого им со сцены, звучали, например, так: «Эрмитаж был построен для кошек, но они туда не пошли…» Из этого можно было сделать вывод, что пошли кошки совсем в другое место, о котором мы, люди, едва ли когда-нибудь узнаем…

«Как известно, в Эрмитаже живет множество кошек, — пояснял автор, — но в силу какой-то абсурдистской логики при написании этого стиха получилось всё иначе. Тексты, они такие — сами диктуют свое развитие и свою внутреннюю логику».

Помню, на одном из этих вечеров я впервые услышал серию свежих вещей Гуницкого, посвященных загадочным персонажам — Сергею, Антону, Петру, Николаю и Виктору. Они всё время находятся в состоянии ложной динамики: последовательно совершают какие-то действия и переживают душевные состояния, как нельзя лучше передающие унылую монотонность существования.

Это создавало комический эффект: зрители, слушая о приключениях Сергея, Антона, Петра, Николая и Виктора, периодически издавали смешки — хотя, по сути, стихи были очень грустны. «…и время ускоряло путь, спешило прочь куда-нибудь».

Джордж словно бы оправдывался: «Такая жизнь у них, что я могу сделать? Это же не нарочно — так люди живут…» А на этих строчках я, помню, чуть не прослезился: «Нас мутили, рубили, тупили, стремали, строгали, кололи, скрипели, топтали, долбили, но мы — ничего…»

Сначала у него выходила рифмованная поэзия, а затем, с 2002–2003-го, Джордж начал создавать один только верлибр.

«Это началось не на пустом месте, ведь верлибровый стих я нашел в одном из своих древних „семидесятнических“ блокнотов — то есть такая форма интересовала меня издавна… Я ее применял, когда мне было еще совсем мало лет. Потом началась совсем другая жизнь и пошли рифмованные стихи. Но на каком-то витке времени, в начале этого века, на меня напало такое настроение, что мне надоели рифмы. Думал, что отныне буду писать только белый стих — и какое-то время честно следовал этому обещанию, данному самому себе.

У нас до сих пор этого не понимают, люди говорят: „Настоящая поэзия должна быть рифмованной“. Хотя в той же Европе уже давно наблюдается торжество свободных форм… То есть я целиком погрузился в верлибр, у меня даже книжки целиком верлибровые выходили», — делился Джордж.

Правда, во второй половине 2010-х он вновь начал наряду с верлибром иногда сочинять рифмованные стихи.

«Я об этом не просил, но так получается. А самое классное, это когда ты пишешь стих — и в нем присутствует и свободная форма, и какие-то рифмованные ходы. Почему произведение облекается в ту или иную форму, объяснить не могу — во всяком случае, сам я заранее никаких условий на этот счет себе не ставлю. У меня нет устоявшихся канонов, они могут всё время видоизменяться», — объяснял автор.

Он всегда носил с собой записную книжку.

«Привычка такая у меня появилась после одного случая. Как-то я зимой гулял по улице у себя в Купчино и меня застиг „щелчок“. Что делать? Даже если сразу бежать домой, то всё равно, боюсь, не успею — „расплещется“ по дороге. К счастью, по пути попался магазинчик, в котором среди прочего продавались карандаши и блокноты. Купил и сразу же записал…

Но иногда это происходит, например, во сне. Думаешь: „Ну, утром вспомню, всё просто…“ Но нет, если сразу не встану и не запишу, всё уйдет… Кто посылает мне эти „щелчки“? Не знаю… Наверное, это какие-то особенные высшие силы, которые всем заправляют.

Однажды у меня эти „щелчки“ раздались серией — и я за полдня написал четыре стихотворения. Но иногда случаются и паузы. Думаешь: хорошо-то как — в жизни много дел, не одними же стихами заниматься. Но когда паузы затягиваются, порою даже на несколько дней, тогда охватывает паника…»

Да, настроение сборников Гуницкого по преимуществу меланхоличное. Воображение рисует картину: вот на склоне лет и на исходе лета человек сидит на берегу, торопиться ему уже некуда. Он отрешенно созерцает реку, и мнится ему в полусне — несут мимо волны-воспоминания то, что было (а может, и не было?) когда-то ему дорого и интересно.

Тут грезит сомнамбула ночи и постоянно бродят тени прошлого, не желающие оглядываться. Это и «фантомы прошлого балуются пивом», и портрет столетнего скверно одетого Тимоти Лири, и Горфункел, слушающий Саймона, и всё еще спешащий на нас войной дон Хуан. Одним словом, «время мятая лошадь пространства скучно глядит назад».

МОИ ПУТЕШЕСТВИЯ

Путешествуя по Сибири
Я увидел Тимоти Лири
Ему было сто лет
Он был скверно одет
И бросал железные гири

Путешествуя по Камчатке
Я нашел носорога перчатки
Вот прошел целый год
Носорог не идет
Не стучит головой по брусчатке

Путешествуя по Уралу
Я свалился в подземную залу
Там ужасно темно
И в слепое окно
Не видны хмурые скалы

Тут же крупными мазками выписаны мимолетные приметы дня сегодняшнего: одиночество «многоярусного молчания», продолжающиеся бесконечные разговоры, кто-то рядом делает селфи, а кто-то решает проблему вайфая. Здесь же и причудливые персонажи, посетившие нашу ветвь реальности проездом из одной параллельной вселенной в другую: Леди, Гуру и Билл, Сиреневый Корсар, Бэби-убийца и другие.

И есть еще нечто постоянное, неизменная константа: мир «за пределами времени» и «что-то другое, о чем, скорее всего, мы никогда не узнаем». Новости же смотреть ни к чему: они скучные, дремотные и быстро стареют.

Ну а в целом, как метко замечает Гуницкий, мы, позволив втянуть себя в конфликт между прошлым и будущим, забыли, куда идти. Правду сказать, есть и те, кто предпочел настоящее — скучное и дремотное, — выбрал «вялое согласие» вместо «упертого непротивления». Впрочем, гадать, кто именно выиграет эту игру, уже и не особо интересно — пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

В стихах Гуницкого реальность всегда предстает немного не такой — будто отражение на поверхности пруда, в который кто-то кидает камешки. А уйти из-под серого полога обыденности вполне возможно — и тут абсурд оказывается единственно возможным методом. Весь секрет в метаморфозах сообщения. Ибо осознание того, что на самом деле «три равно восьми», а «восемь будто три, но меньше четырех», оказывается шифром, ключом, распахивающим вход в совсем другой мир.

Сам Джордж, хоть и являлся по образованию критиком-театроведом, не любил облекать свое творчество в какие-то профессиональные термины и говаривал, что в конечном счете любое произведение оценивается по самому простому критерию — нравится / не нравится.

Кстати, для него была важна быстрая обратная связь от читателя, возможность узнать, заинтересовало аудиторию его новое стихотворение или нет. И здесь на помощь пришли социальные сети с их системой лайков. В последние годы Гуницкий все свои вещи выкладывал в соцсетях и живо интересовался, как их лайкают и комментируют.

Я интересовался у Джорджа: сильно ли изменилась философия его творчества с тех пор, как он сменил бумагу и карандаш на клавиатуру компьютера? Он отвечал:

«Интернет-технологии, да, изменили и подход к творчеству, и способы общения с аудиторией. Когда ты набираешь стихи на компьютере, текст не только выстраивается в сознании, но и структурируется в некоем формальном смысле. Я бы даже сказал, что при использовании компьютера форма стиха выстраивается более удобно».

Спорить не буду: стихи Джорджа навевают ощущение грусти. Да и сам он в жизни — во всяком случае в тот поздний период, когда я был с ним знаком, — производил впечатление печального, пессимистичного, угрюмого даже человека. Общие знакомые рассказывали, что в молодости он таким не был. На его характер повлияли два фактора.

Во-первых, однажды в 1990-х его зверски избили гопники, причинив серьезные травмы, — после такого у кого угодно психика изменится не к лучшему. Во-вторых, в последние десять лет своей жизни Гуницкий страдал от серьезного онкологического заболевания, сведшего его в итоге в могилу.

Факт своей болезни Джордж не выпячивал, но и не скрывал: недаром средства, вырученные от второго альбома «Террариума» — «3=8», пошли на оплату лечения Гуницкого.

Конечно, когда ты носишь в себе неизлечимую болезнь, шаг за шагом приближающую тебя к физическому исчезновению, это отнюдь не способствует веселью. Но внутренняя грусть Джорджа была вполне конструктивной.

«Ну ведь грусть, по сути, это неплохое состояние. Чаще всего грусть бывает ступенькой к последующей радости. И, с другой стороны, нельзя всё время быть веселым и оптимистичным — это признак тупого человека. Лично меня из триады „комедия — драма — трагедия“ больше всего интересует среднее звено. Ведь драма пластична, она может принимать самые разные формы. Вообще же мне трудно говорить о таких вещах объективно…» — признавался Анатолий Августович.

Последние годы

В последний раз я лично встречался с Джорджем в сентябре 2022-го. На тот момент он выпустил новую книжку стихов, получившую печальное название «Время уходит», — кажется, она стала его последним прижизненным изданием. Книга оказалась особенно пессимистичной — поскольку в нее вошли главным образом те вещи, что написаны начиная с 2020 года, так или иначе отобразившие ощущения автора от тех двух трудных лет.

Квинтэссенцией сборника стали стихи под названием «Выживать» и «Скучно не будет никому».

Гуницкий по этому поводу сказал:

«Ну что ж, творческим людям обычно свойственны некие провидческие прозрения… Процесс творения абсолютно иррационален — и иногда для того, чтобы понять значение той или иной строчки, требуется, чтобы прошли годы. Еще раз повторяю, что никогда не соизмерял свои стихи с актуальной повесткой. И я бы не стал утверждать, что все мои стихи последнего времени такие уж беспросветно мрачные. Всегда остается место для лучика света. Недаром в самый конец книги я поставил стихотворение, оканчивающееся строками: „Икарушка! Не падай, не спеши!“»

ИКАР УПАЛ

Икар упал куда-то не туда

Но может быть он и не падал вовсе

Дыра в земле подразросла травой

Плодятся черви там в немалом изобилье

Лишь только в полночь слышится порой

Безгласное урчание природы

Напоминающее песни о любви

Которые никто не сочинил

В прошедшую дремучую эпоху

Да и теперь нам все не до того

Икарушка!

Не падай, не спеши!

Объясняя суть названия сборника «Время уходит», Джордж отметил:

«Дело тут не только в моем возрасте — хотя он достаточно солидный, да и здоровье уже не то… Это как раз то ощущение, которое сейчас испытываю — и я, и многие другие представители моего круга.

„Мир, как мы его знали, подходит к концу“, — пела в середине 1980-х группа „Аквариум“, не подозревая, что спустя тридцать лет эти строки получат совсем другое значение…

Когда я проглядываю свои старые записные книжки, то вижу, какое количество моих друзей и знакомых — одноклассники, сокурсники, коллеги, собутыльники, музыканты, журналисты, театральные деятели — уже нас покинуло и ныне в этом мире физически отсутствует. Огромное количество! При этом должен отметить, что окончание эпохи прежней не ознаменовалось наступлением эпохи новой, которая принесла бы новые мощные культурные достижения».

По словам Джорджа, он тогда получил предложение переиздать свою книгу «Записки старого рокера», но отказался. Ему не захотелось механически переиздавать «Записки» в том виде, в котором они уже выходили в прошлом.

«Ведь эта книга, по сути, является субъективным отчетом об истории рок-н-ролльного движения в Санкт-Петербурге начиная с 1970-х. Туда вошло множество моих журналистских и художественных наблюдений этого процесса, — и в новом издании логично было бы довести рассказ до событий сегодняшнего дня. А для этого нужно было бы заново погрузиться в текущую музыкальную жизнь города: ходить по концертам, слушать новые альбомы, общаться с молодыми музыкантами… А мне это и не особо интересно уже. Может быть, потому, что абсолютно ничего нового и по-настоящему интересного для себя я на сегодняшней сцене не вижу», — признавался Джордж.

Стихи он, впрочем, писал почти до самого своего последнего дня.

«Причем рождаются они очень активно. Объективно судить о качестве этих стихов, будучи их автором, я не могу. Процесс сочинения лишен какого-либо логического подхода. Своей манере не изменяю — это по-прежнему абсурдизм, хоть и с нюансами. Поскольку поэзией занимаюсь уже полвека, у меня наверняка накопились и свои штампы и самоповторы. Но так или иначе стихи — это та форма творчества, к которой я до сих пор не остыл. Я их сразу вывешиваю у себя в соцсетях и тут же получаю непосредственную обратную связь от читателей: в виде лайков и комментариев. Время от времени провожу живые выступления — народ вроде приходит…» — говорил Анатолий Августович.

В последние дни жизни он неоднократно выражал желание, чтобы его стихи 2022–2025 годов тоже были изданы. А последние, судя по всему, поэтические строки Джорджа, которые он c пылу с жару выложил в сеть 24 мая, звучат так:

Нет это уже не нужно
Давно
Никому
Никогда
Кончилось время иллюзий
Но ничего не изменилось
Наступила эпоха пустых перемен
Сегодня
Вчера
Навсегда

А мне при известии о смерти Джорджа припомнилась его ранняя вещица:

Быть может, в Репино, на пляже
Найдешь ты труп остывший мой…
Спеши к нему, играй и пой,
Для мира это не пропажа.