Гарпии, ацефалы и безумные римские императоры. Что читать у маргинальных французов ХХ века (Габриэль Витткоп, Антонена Арто, Жоржа Батая, Дианы Батай, Ролана Топора и Жана Жене)

Говоря о маргиналах, мы не имеем в виду, что эти авторы обязательно пили горькую, жили в трущобах и сидели в тюрьмах. Хотя некоторые из них — например, Жан Жене — как раз всё это делали. Речь о том, что их творчество существует словно на периферии, «на полях» (ad marginem) общеизвестного и признанного культурного пространства, которое принято считать большой литературой и магистральной линией философствования.

Кроме того, своими темами они выбирали иррациональные и мрачные явления человеческой жизни. Хотя, кроме «цветов зла», в некоторых произведениях «несистемных» писателей можно найти немало забавного.

Габриэль Витткоп

Габриэль Витткоп (урожденная Менардо) была личностью во всех отношениях нетривиальной. Школу ей заменила отцовская библиотека с классической литературой, традиционный брак — интеллектуальный союз с немцем Юстасом Витткопом, который был старше на двадцать лет и значился супругом только на бумаге. Она много путешествовала, ища вдохновения за пределами Запада, любила романы XVIII века и старинные вещи. Чуждая всяким кружкам, сообществам, коллективным манифестам, всю жизнь старалась увиливать от них, как и от всяких мирских уз.

В прозе, которую отличает холодный, идеально отточенный стиль, писательница с легкостью играет эпохами, смыслами и аллюзиями. Нездешняя печаль сочетается с саркастическим юмором, тревожная атмосфера — с ледяным спокойствием. Презрение Витткоп к роду людскому не различает половых, национальных, классовых границ — да и вообще не знает границ.

Главный нерв произведений Витткоп — отличие от других — оборачивается для ее героев отличием от себя самого: «Как сказал Рембо: Я есть другой».

Мрачные и пограничные стороны существования предстают в ее произведениях со всей неприглядностью, неожиданным образом оказываясь метафорой общечеловеческих состояний.

История нелюдимого парижского антиквара, который по ночам откапывает мертвые тела в угоду извращенной страсти («Некрофил»), отсылает к опыту встреч и расставаний в поисках «того/той самой»: влюбленность, романтический угар, первое разочарование, угасание чувств и распад (разложение) отношений.

Сюжет о бордель-маман, торгующей детьми в переломную для Франции революционную эпоху («Торговка детьми»), — высказывание о непреходящей природе власти и насилия.

А книга о мужчине, одержимом тигром («Страстный пуританин»), не только разворачивает целую тигриную культурную мифологию, от алхимического символизма до поэзии Уильяма Блейка, но и рассказывает о безответной любви.

На девятом десятке Витткоп по собственной воле ушла из жизни, продолжив описанную в ее же книгах античную традицию.

Особую привязанность Витткоп питала к гарпиям, реальным и мифологическим. С этой крупнейшей пернатой хищницей — или же зловещей полуженщиной-полуптицей, которая кружит в буре, — она ощущала глубокое внутреннее родство.

Антонен Арто

В значительной степени Антонен Арто известен как теоретик (и практик) театра. Созданный им философски-художественный проект — театр жестокости, он же «крюотический театр», — ставил во главу угла возвращение к античному катарсису.

Арто желал создать нечто подобное архаическому ритуальному действу. В поисках подобного опыта он исследовал историю оккультных учений Запада, изучал индонезийские ритуальные постановки, принимал участие в ритуале индейцев племени тараумара в Мексике. Жестокость Арто трактовал как источник творческой силы и потенцию любого акта.

Все авторы, пишущие об Арто, определяют его фигуру через трагизм: гениальный безумец, неуместный мыслитель. Например, философ Мераб Мамардашвили назвал Арто «мучеником мысли или мучеником духа», сопоставимым с Ницше и Достоевским.

Согласно французскому авангардисту, исполнение поэзии, как и подлинного мышления, всегда оказывается невозможным и связано с «проклятым вопросом»: как выразить невыразимое? В поисках синтеза Арто создавал «единое произведение», где искусство неотделимо от теории и метафизики, — трудился одновременно как мыслитель, писатель, поэт, драматург, режиссер, актер и художник.

Какое-то время Арто был видной фигурой в сюрреалистическом движении, но оказался им же отвергнут. С юности был зависим от наркотических веществ. Годами пребывал в психиатрических лечебницах и проходил лечение электрошоком. В одной из клиник он не нашел общего языка с доктором Жаком Лаканом. Психоаналитик предрек, что пациент Арто, зацикленный на своих патологических идеях, больше ничего не напишет.

Мероприятия Арто посещали Андре Жид, Жан-Поль Сартр, Пикассо и множество других знаковых фигур эпохи. Его судьба переплеталась с судьбами Генри Миллера и Анаис Нин. Его концепция жеста, который предшествовал знаку, повлияла на развитие постмодернистских философий Жака Деррида, Жиля Делеза и Феликса Гваттари, Юлии Кристевой, а идеи о разуме и безумии оценил Мишель Фуко.

Тексты Арто, одержимого поиском допонятийной речи, которая вырвалась бы за пределы слов и рациональности, не всегда просты для чтения. Поэтому, возможно, один из способов их понять — читать как поэзию. Тем более что жанровые границы здесь довольно условны.

Теоретический опус магнум Арто — «Театр и его двойник», отражение концепции «крюотического театра». Театральное искусство делится в трактате на мертвое, профаническое, и живое, обращенное к подлинному существованию.

Роман «Монах» читается на первый взгляд как «обычная» проза, однако содержит элементы игры и важные для писателя «крюотические» темы. Это парафраз готического романа «Амбросио, или Монах», написанного в XVIII веке английским писателем Мэтью Грегори Льюисом, — о впадающем в грех испанском затворнике.

Льюис — своего рода предромантический пионер литературы ужасов. Уже его роман, где фигурировали темные влечения и общение с Сатаной, вызвал возмущение публики и подвергся цензуре. Арто усиливает острые темы, заодно превращая книгу в исследование готики и европейского дидактического романа. (Кстати, роль монаха Арто примерял на себя в знаменитом фильме Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк».)

Поэтически-философское сочинение Арто «Гелиогабал, или Коронованный анархист» рассказывает о мятежном императоре, который добился своим поведением того, что римляне сбросили его тело в Тибр, а имя решили предать вечному забвению (не получилось). Овеянного множеством легенд императора Арто трактует как ниспровергателя порядка, «мифомана», преодолевающего оппозиции благого и злого, мужского и женского, людского и божественного.

Еще одна биографическая работа Арто, «Ван Гог. Самоубитый обществом», тоже обращена к теме безумия, гения и злодейства. Правда, здесь злодеянием оказывается преследование инаковости и вся психиатрическая система. Арто опирался в том числе на собственный богатый опыт. В этом же эссе он передал привет Лакану, выведя его как «доктора Л.», мучителя и эротомана.

Кое в чем Лакан точно ошибся — неопубликованных текстов Арто хватит еще на несколько десятков томов.

Жорж Батай

Исследователь скрытых сторон культуры и теоретик трансгрессии Жорж Батай не получил широкого признания при жизни. Сегодня его философия переживает своеобразный ренессанс, увлекая носителей самых разных метафизических и культурных предпочтений.

Концепты симулякра, разделения сексуальности и эротизма, «проклятой части» как подлежащего уничтожению излишка — вот только некоторые из идей, которыми Батай одарил философию, литературоведение и даже экономику.

Как и многие деятели бурной эпохи тридцатых, Батай не остановился на теории и увлекался художественно-социальными практиками. Какое-то время он был близок к сюрреалистам. Коллеж социологии, одним из лидеров которого являлся Батай, представлял собой кружок для свободного обсуждения сакральной социологии. Основанное философом тайное общество «Ацефал» (до сих пор неизвестно, кто туда входил) и вовсе стало точкой притяжения для тех, кто был готов самолично «сбежать из своей головы, как заключенный из тюрьмы». В одноименном журнале исследовались вопросы современного мифосозидания, жертвоприношения, насилия и других тем, предпочитаемых новыми французскими социологами.

Символом общества стало изображение существа, чья безглавость знаменует и смерть Абсолюта, и финал классической рациональности, и незавершенность субъекта. Череп Ацефала не случайно оказывается на месте гениталий: фатальность эротизма была для Батая важным сюжетом. В художественной форме он раскрывается в повести «История глаза», где проклятые страстью возлюбленные исследуют границы (изначально книга вышла под псевдонимом и разошлась из-под полы в количестве 143 экземпляров).

К непостижимому ядру страсти, отвращения, абсурда обращены также произведения «Небесная синь», «Юлия», «Невозможное», «Аббат С.» и другие примеры батаевской «порнолатрической прозы».

Что бы ни творили герои, сюжет ведет к мыслям о том, что полное слияние в любви невозможно, красота — всегда не от мира сего, а экстатическое исступление разрешается в ничто.

Диана Батай

Оставив бывшую жену Сильвию уже упомянутому Жаку Лакану, создатель «Ацефала» больше двадцати лет прожил с Дианой Батай, в девичестве Дианой Кочубей де Богарнэ, представительницей знатного рода Кочубеев. Сама княжна Диана смотрела на свой аристократизм критически и всячески стремилась против него восстать. Как и против норм литературной цензуры.

Помощница супруга в издательском деле, Диана Батай заслуживает упоминания как самобытный автор. Если Жорж Батай использовал литературный текст, чтобы сплести ткань образов, отражающих его концепты, Диана создает в первую очередь художественное произведение.

Ее единственная опубликованная книга «Ангелы с плетками» вышла анонимно, подписанная символами ХХХ, в издательстве The Olympia Press, выпускающем как заповедную классику и провокационную современную литературу, так и попросту текстовую порнографию (если верить Жоржу Батаю, разница состоит в том, что последняя представляет собой «механический жанр», основанный на немудрящих повторах). В издательстве вышли, например, «Лолита» Владимира Набокова, «Голый завтрак» Уильяма Берроуза и «История О» Полин Реаж.

«Ангелам с плетками» избежать падения в «механический жанр» позволяет трагикомичная стилизация под девичий дневничок, который резко меняет форму. Издевательская наивность первых страниц и развертывание событий в реальном времени обеспечивают саспенс.

В аннотациях книгу называли «чрезвычайно хорошей пародией на викторианский эротический роман». Также очевидно влияние романа либертинского — де Сада, Шодерло де Лакло. И, чего греха таить, Жоржа Батая, с которым Диана ведет литературный диалог.

Ролан Топор

За говорящей для русского уха фамилией скрывается настоящий сюрреалист, то есть человек многих талантов: художник-иллюстратор, мультипликатор, сценарист, артист и писатель.

Если когда-то вы были поражены (или напуганы) образами из мультфильма «Дикая планета» французского режиссера Рене Лалу, то теперь знаете, кого благодарить, — Ролана Топора, который трудился там режиссером-постановщиком. Он же отвечал за сценарий и художественную часть в фильме «Маркиз» о пребывании де Сада в Бастилии. Все персонажи там облачены в гротескные маски зверей, а мятежный маркиз ведет беседы с собственным естеством, сиречь фаллосом.

Вместе с Алехандро Ходоровски и Фернандо Аррабалем Топор основал группу «Паника», которая устраивала во славу Пана перформативные мистерии, сыграл в фильме Вернера Херцога «Носферату. Призрак ночи», получил известность как карикатурист и иллюстратор, а также написал несколько романов и множество малых произведений.

Роман Топора «Жилец» можно трактовать и как психоделическую прозу, и как хоррор. Кафкианская история ужасов, в которой вместо жертвы вампира в готическом замке — арендатор, въезжающий в «нехорошую квартиру» и переживающий зыбкость собственного сознания. В семидесятых годах роман был экранизирован режиссером Романом Полански.

Автобиографическая — но от этого не менее фантасмагоричная — книга писателя получила название «Мемуары старого козла» (за них он взялся в 37 лет). Сказка для взрослых «Принцесса Ангина» — своего рода «Алиса в Стране чудес» от Топора, иллюстрированная энигматическими рисунками автора.

Это произведения для сильных духом — или же для тех, кто уже настолько обжился в абсурде, что книга сюрреалистических зарисовок под названием «100 уважительных причин незамедлительно покончить с собой» покажется ему сборником очевидностей, а не руководством к действию (на всякий случай с оглядкой на компетентные органы мы еще раз сообщаем для лиц, испытывающих бытовые и когнитивные трудности, что речь идет о литературном произведении, прямой перенос содержания любых литературных произведений в вашу жизнь будет не более разумным, чем следование жизненному решению Анны Карениной из одноименного романа Толстого, кстати, обе книги всё еще не запрещены в РФ. — Прим. ред.).

Жан Жене

Пока иные «трансгрессоры» французской культуры стремились заглянуть в темные углы людского бытования, Жан Жене там обитал. Рецидивист с литературным талантом, он рассказывал о потаенном мире городского дна, который знал не понаслышке: о жизни воров, бродяг, сутенеров, мужчин-проституток.

Излюбленным преступлением Жене было воровство книг. Во время одной из отсидок — за кражу томика Пруста — он написал свой дебютный роман «Богоматерь цветов», который произвел впечатление на французские интеллектуальные круги.

Некоторые рассуждения философов и критиков привели новоиспеченного писателя в замешательство. Но слава не заставила его изменить себе. Как-то раз только поддержка видных интеллектуалов, среди которых были Жан-Поль Сартр и Жан Кокто, помогла ему не загреметь на пожизненное. В тот раз среди многочисленных преступлений Жене значилось похищение редкого издания Поля Верлена. Доводилось ему воровать и автографы королей.

Жене не просто романтизирует преступление, но превращает его в подобие обряда. В «подземном небе», как сам автор именовал свой парадоксальный мир, нарушение закона обращается святостью. На страницах его романов — «Чудо о розе», «Дневник вора» и других — низкие материи сочетаются с поэтичностью и нарочитым эстетизмом, нигилизм люмпена — с религиозной одухотворенностью. Калейдоскопически сменяются фигуры — убийцы, сутенеры-«коты», юнцы в женских платьях — и декорации: набитые ночными трофеями мансарды, смрадные каторжные застенки, узкие улочки, где канючат нищие, а честные граждане кричат «Держи вора!».

Страсти и странности Жене, которого Сартр в одноименном сочинении назвал «святой Жене, комедиант и мученик», не помешали ему сделаться тихим классиком французской прозы и драматургии. Пьесу «Служанки» ждал большой театральный успех, в том числе в России — благодаря постановке Театра Романа Виктюка и других трупп.

В поздние годы писатель интересовался политикой. Однако публичность стала для него мучительной, а невольное превращение в символ борьбы за равноправие не вдохновляло: всю жизнь он воспевал противоправность. Возможно, Жене был максимально самим собой, когда тайком засовывал за пазуху очередную краденую книгу.

---

Произведения этих очень разных писателей и мыслителей, которых можно условно разместить где-то на переходе от модернизма к постмодернизму, — своеобразные феномены параллельной культуры ХХ века, которая с трудом описывается языком культуры общепризнанной. Несмотря на это (или как раз по этой причине), в оригинальности и способности запоминаться им не откажешь.