Художники-детективы: как искусство превратилось в инструмент расследования

Искусствоведы понимают под институциональной критикой исследование работы художественных институтов, таких как галереи и музеи, но не обычное исследование, а осуществленное в виде произведения искусства.

Почему искусство вообще начало этим заниматься?

Дело в том, что с середины ХХ века в мире искусства наблюдаются два, на первый взгляд, противонаправленных процесса.

Во-первых, под влиянием модернизма и абстрактного экспрессионизма укрепляется представление об автономности живописи, независимости картин от контекста, в котором их воспринимает аудитория.

А во-вторых, в течение последних 70 лет музей, как пространство и как институция, начал играть всё большую и большую роль в экспозиционном процессе. И уровень влияния музейных институций в художественном мире — а еще в сфере формирования смыслов, в глобальном культурном процессе — тоже постоянно рос.

При этом внешне галереи всё чаще позиционировали себя как «белый куб» (это и сегодня наиболее часто встречающийся способ организации пространства в галереях современного искусства), претендуя на то, что они исключают все отвлекающие зрителей факторы восприятия, все визуальные и аудиошумы, которые вмешиваются в восприятие произведения.

Художники, чьи работы относятся к направлению институциональной критики, атакуют эту кажущуюся прозрачность взаимоотношений между институцией и искусством. Соответственно, цель произведений таких художников — раскрыть социальную, экономическую и политическую подоплеку их связи.

Когда в 1971 году директор Музея Гуггенхайма отменил выставку немецкого художника Ханса Хааке за шесть недель до открытия, он понятия не имел, что делает величайший подарок институциональной критике как направлению искусства. «Художественная непристойность» — этим он объяснил свое решение журналистам. А «непристойность» заключалась в том, что Хааке собирался выставить документы о сомнительных сделках с недвижимостью одного из попечителей музея.

Представьте: вы приходите в галерею, а там вместо картин висят ксерокопии отчетов, какие-то схемы и фотографии трущоб. Это искусство? А если да, то зачем нам такое?

Ханс Хааке: человек, который превратил документы в искусство

Хааке, который считается ведущим представителем институциональной критики и самым жестким и последовательным критиком музеев, начинал как художник-минималист в составе немецкой группы Zero. Уже тогда он занимался моделированием систем и изучением процессов, протекающих в них. Одна из его ранних работ — «Конденсационный куб» — буквально показывала цикл конденсации воды в реальном времени.

Хааке начинал с критики медиа, заставляя зрителя усомниться в объективности информации.

В 1969 году он создал инсталляцию «Новости»: из телекса выходили бесконечные рулоны бумаги с новостями, которые происходили в реальном времени, от немецкого агентства DPA. Постепенно они превращались в ворох макулатуры. Так Хааке материализовал метафору «информационный мусор» — потоки информации постепенно превращаются в скопление данных, из которых уже невозможно извлечь внятное сообщение. Сегодня это выглядит почти пророчески, не правда ли?

Но, переехав в Нью-Йорк, он понял: самая интересная система для исследования — это сам мир искусства.

Настоящий скандал произошел с работой «Манхэттенские активы в сфере недвижимости, социальная система в реальном времени, по состоянию на 1 мая 1971 года». Хааке потратил месяцы, изучая документы о сделках крупного землевладельца Гарри Шапольски, который скупал здания в трущобах Нью-Йорка. Художник раскрыл схему: Шапольски покупал дома через подставные компании, не ремонтировал их, завышал арендную плату, а потом продавал городу как «социальное жилье» по завышенным ценам.

Всё это Хааке оформил как художественную инсталляцию: фотографии обветшалых зданий, схемы сделок, копии документов. Выглядело как материалы полицейского расследования. И тут выяснилось, что бизнес-партнеры Шапольски сидят в совете попечителей Гуггенхайма.

Результат? Выставку отменили, куратора уволили, а Хааке стал знаменит на весь мир. Это стало одним из поворотных моментов в истории искусства, позволивших отрефлексировать скрытые ландшафты, влияющие на взаимодействие институции и художника. «Скандальная» работа Хааке превратилась в икону институциональной критики и показала: искусство может быть мощным инструментом разоблачения.

Андреа Фрейзер: шпион в музейных залах

Если Хааке работает с документами, то американская художница Андреа Фрейзер выбрала другой путь — перформанс. То есть не создает объекты вовсе, а лишь протоколирует процессы. Произведением искусства, таким образом, является не конечный объект, а набор действий или практик художницы, осуществляемых в определенный отрезок времени.

Деятельность Фрейзер в перформансе в 1990-х годах популяризировала институциональную критику как художественное движение. Основная стратегия художницы заключается в попытке проникнуть внутрь институции, «отстоять» художественные институты как места критики, культуры и критического самоанализа.

По сути, Фрейзер — это художник-шпион, который проникает в элитные круги мира искусства и показывает их изнутри. В 1989 году она устроилась экскурсоводом в Художественный музей Филадельфии под псевдонимом Джейн Каслтон. Во время экскурсий Фрейзер пародировала манеру музейных гидов, многословно и излишне драматично описывая экспонаты.

Например, обычный фонтан она называла «произведением удивительной лаконичности и монументальности». «Это смело контрастирует с суровыми и высоко стилизованными произведениями в этом жанре!» — говорила она публике. Публика не понимала, серьезно это или шутка, — а в этом и был весь смысл.

Самая известная работа Фрейзер — видео «Маленький Фрэнк и его карп» 2001 года, снятое в Музее Гуггенхайма в Бильбао. Пять скрытых камер следили за тем, как она бродит по залам и слушает аудиогид, посвященный архитектуре Фрэнка Гери. С усердным послушанием художница выполняет все указания британского диктора: оглядывается по сторонам, когда ее просят обратить внимание на высокий потолок, улыбается, когда ей говорят «расслабиться и почувствовать себя как дома».

Но когда голос аудиогида расхваливает «мощно чувственные» изгибы колонны, Фрейзер задирает платье и начинает тереться о здание, изображая сексуальное удовольствие. Посетители музея наблюдают за происходящим с недоумением и любопытством.

Это пародия на власть музеев над нашими реакциями, на соблазнение «мужским гением» в архитектуре, на то, как институты формируют наше восприятие искусства через «страстный, но анонимный институциональный голос».

Следующая известная работа художницы, видеоперформанс 2003 года без названия, переносит внимание с музейной институции на обычно скрытые от глаз общества взаимоотношения коллекционера и художника.

Художница использовала видеозапись с одной камеры из номера в отеле Royalton в Нью-Йорке, где у нее произошел половой контакт с частным коллекционером. Коллекционер заплатил художнице солидную сумму, однако художница настаивает, что деньги были не за секс, а за возможность стать участником перформанса.

Это видео без звука, без изменений положения камеры, кадры не редактируются, за исключением выбора начальных и конечных кадров. Коллекционер остался анонимным, его лицо заблюрено в кадре. Было выпущено пять копий видео на DVD, два находятся в частных коллекциях, один экземпляр принадлежит коллекционеру, участвовавшему в перформансе.

Визуальный аскетизм произведения и его щекотливость с точки зрения этики позволили передать зрителю то неловкое чувство, которое испытывает художник, когда его произведение попадает в рамки капиталистических отношений.

Но это же не искусство!

«Постойте, — скажет скептически настроенный читатель, — документы о сделках с недвижимостью и неловкий секс — это что угодно, но не искусство!»

И в этом возражении есть логика. Традиционное понимание искусства предполагает создание прекрасного объекта — картины, скульптуры, которые можно созерцать и получать эстетическое удовольствие. Тут же мы имеем дело с чем-то совершенно другим.

Но подумайте: а что, собственно, делает искусством искусство? Красота? Техническое мастерство? Или всё-таки его способность заставить нас увидеть мир под другим углом, другими глазами, почувствовать нечто новое — та магия, которая происходит между зрителем и произведением настоящего художника и которую не способно вызвать самовыражение людей бесталанных, простых ремесленников?

Работы Хааке и Фрейзер обладают всеми признаками искусства. Они используют художественные средства — композицию, драматургию, визуальные метафоры. Они имеют четкую концепцию и послание. Они вызывают эмоциональную реакцию зрителя. И главное — они меняют наше восприятие реальности.

Когда Хааке превращает схему мошеннических сделок в визуальную инсталляцию, он создает новый художественный язык. Когда Фрейзер пародирует музейные ритуалы, она использует свое тело как инструмент критики. Это искусство — просто в непривычной форме.

Зачем это нужно нам с вами?

Институциональная критика — это не просто художественное течение. Это способ критического мышления, который полезен каждому из нас.

В мире, где медиа и институты постоянно влияют на наше сознание, важно уметь задавать вопросы: кто стоит за красивыми словами? Какие интересы скрываются за «объективной» подачей информации? Как власть и деньги влияют на то, что мы считаем истиной или красотой?

(Желательно не только уметь задаваться чередой таких вопросов в лучших традициях конспирологов, впадая в амок при каждом безумном инфоповоде, но и учиться искать информацию, отличать качественную от некачественной, взвешенно мыслить и делать выводы, не путая факты и собственные домыслы, которые вам очень нравятся. Но задавать вопросы — это уже первый шаг, без него никуда. — Прим. ред.)

Хааке и Фрейзер показывают нам инструменты для такого анализа. Они учат не принимать на веру заявления о нейтральности и объективности. Они демонстрируют, что даже самые респектабельные институции могут скрывать неприглядную правду.

И это касается не только мира искусства. Принципы институциональной критики можно применить к любой сфере жизни — от школьного образования до корпоративной культуры, от СМИ до социальных сетей. (С ее помощью можно убедиться в том, что авторитет не делает непогрешимым человека или организацию, как бы нас ни убеждали в обратном родители, учителя и остальные пропагандисты определенных вещей. Все мы люди, у всех людей есть свои слабости и свои интересы. Забывать об этом, сводя объединения людей к неким высоким и чистым идеям, которым можно слепо доверять, попросту глупо. — Прим. ред.)

Искусство как правда

Современные художники, работающие в направлении институциональной критики, такие как Майкл Ашер, Марсель Бротарс, Даниель Бюрен, Джон Найт, Адриан Пайпер, Фред Уилсон, превращают галереи и музеи в места, где можно услышать неудобную правду. Они используют художественные средства не для украшения действительности, а для ее анализа и разоблачения.

Это не значит, что искусство должно превратиться в журналистику. Художественное исследование отличается от журналистского своими методами и целями. Художник не просто сообщает факты — он создает опыт, который меняет зрителя.

Когда мы видим документы Хааке, оформленные как инсталляция, мы не просто узнаем о коррупционной схеме. Мы физически ощущаем, как работает система, понимаем ее визуально и эмоционально. Когда мы смотрим на перформансы Фрейзер, мы не просто слышим критику элитизма — мы чувствуем абсурдность музейных ритуалов на собственном опыте.

В этом сила искусства как инструмента познания. Оно действует не только на разум, но и на чувства, создает целостное понимание проблемы.

Сегодня, когда мы ежедневно сталкиваемся с потоками информации и пропаганды, опыт художников-детективов особенно актуален. Они напоминают нам: важно не только что говорят, но и кто говорит, из каких побуждений и в чьих интересах.

Искусство всегда было способом постижения мира. Просто методы постижения меняются вместе с самим миром. И если современный мир полон скрытых систем власти и влияния, то и искусство учится их распознавать и показывать нам.

Художники-детективы превратили галереи в лаборатории критического мышления. И это, пожалуй, одна из самых полезных функций современного искусства — учить нас видеть правду там, где другие видят только красивые фасады. Видеть и быть к ней небезразличными.