«Шамань, а то задавим тебя». Как переболеть шаманской болезнью и выйти преображенным духами

Первые признаки того, что человека избрали духи, могут появиться еще в младенчестве или даже до рождения — об этом говорили необычные обстоятельства, связанные с беременностью, особенные сновидения, необычная удача его родных в промысле, редкие погодные явления в момент рождения (например, сильная пурга, гроза, радуга). Само рождение тоже имеет значение: если младенец родился «в сорочке» (на голове или плечах осталась пленка от плодного пузыря), то говорили, что она как кожа обечайки бубна и это метка духов.

Нанайцы считали: если ребенок полностью закрыт «сорочкой» — будет сильным (касаты-шаманом), если наполовину — средним по силе.

Из «сорочки» вырезали небольшой овал (10–15 см), натягивали его на маленький обруч — получался «бубен», который подвешивали среди прочих подвесок на люльку ребенка: так показывали духам, что их «сообщение» принято, и одновременно моделировали отношение окружающих к ребенку, а по мере его взросления — и его самого.

Рассказ нганасанского шамана Дюхадие Нгамтусуо:

Я стал шаманом еще до своего появления на свет; во чреве моей матери, на пятом месяце ее беременности, нашла меня Оспа. Моя мать, будучи беременной, стала во сне женою Оспы. Она проснулась и рассказала своим, что ее будущий ребенок должен стать шаманом от Оспы и что она, после появления на свет своего ребенка, умрет, так как об этом сказал ей Оспа. И действительно, я, говорят, родился «в сорочке» и этим самым подтвердил правдивость слов моей матери. Однако же моя мать не умерла, осталась жива. После моего рождения Оспа сказал ей: «Я не перережу твое дыханье».

Когда мне исполнилось три года, моя мать вместе со мной (я был в колыбели) поехала в гости. Это было зимою, в полярную ночь. Вдруг она где-то далеко услышала плач ребенка. Оглянулась назад, в зыбке меня не оказалось. Тогда она решила, что я где-то по дороге вывалился на снег и плачу, сильно испугалась и побежала туда, откуда слышался детский крик. Долго она бежала, и чем больше бежала, детский плач все больше и больше отдалялся. Наконец моя мать догадалась вернуться к оленям и, только переехав на них большое озеро, нашла меня голого лежащим на снегу совершенно в стороне от дороги. Взяла, укутала меня потеплее и, думая, что я совсем обмерз, быстро поехала домой. Однако со мной ничего не случилось. Это Оспа вытащил меня через дугу колыбели и унес так далеко.

Дюхадие происходил из нганасанского рода Нгамтусуо, известного своими шаманами. К детям из таких семей относились наиболее внимательно: считалось, что шаманский дар передается по наследству. Чаще — от дедов к внукам, но бывает, что и от родителей к детям, — так, у самого Дюхадие два сына и дочь стали шаманами, а еще один сын — дючилы, помощником шамана и толкователем снов. Если ребенок с младенчества интересовался шаманскими атрибутами, был задумчив и молчалив, разговаривал с кем-то невидимым, смеялся без повода, у него были острый взгляд, завиток на макушке, родимые пятна или еще какие-то особые знаки на теле, если его родители стали удачливы с его рождением — все это тоже свидетельствовало об избранности.

Передача дара внутри шаманских династий (или, говоря на языке самих сибирских традиций, внимание духов к потомкам шаманов, избрание именно их) — обычная история для всех коренных народов Северной Азии.

Глядя со стороны, мы можем предположить, что дело здесь в двух моментах.

Во-первых, в семьях шаманов более пристально следят за детьми, особенностями их поведения и развития, ищут в них знаки, — а кто ищет, тот ведь всегда найдет.

Во-вторых, в таких семьях дети часто наблюдают за камланиями и другими ритуалами («кормлением» духа огня и духов-помощников шамана, чьи изображения есть на бубне и облачении), видят шаманские атрибуты и даже могут с ними взаимодействовать.

Так, правнук Демниме, Нучамаку Нгамтусуо, росший у своего деда в 1970-х годах, начал немного камлать уже в возрасте четырех-пяти лет, у него были маленький бубен и шаманская шапка. Его дед одобрял такую преемственность и учил внука навыкам своего ремесла. Так что неудивительно, что дар наследуется внутри шаманских династий.

Однако жители тайги и тундры с нами бы не согласились — с их точки зрения, шаманский дар целиком зависит от воли божеств. Просто божества и духи предпочитают выбирать тех, кто принадлежит к известному им роду, тех, чьих предков они знают. С этими предками, начиная с фигуры первого шамана-предка, у духов были договоренности, и эту линию отношений должны продолжить потомки из этого рода.

Так, кеты полагали, что шаманский дар существует как вечная идея, а его носители — отдельные шаманы — являлись лишь временными звеньями в бесконечной цепи его воплощений.

Шаманский дар — это особая шаманская душа кут и духи-помощники шамана есьденг, и все они в каждом новом шамане получали продолжение своей вечной жизни. Обычно это происходило по мужской линии наследования, но с учетом и женщин-наследниц. Кеты так говорили о наследовании дара: шаман — его дочь — сын дочери — дочь сына дочери.

Впрочем, речь часто шла не об основной линии кровного родства, а о принадлежности к родовой группе в целом, и, если в семью приходили представители других родов и даже этнических групп, с ними могли приходить и их духи. Этим объясняли, почему шаман во время камлания может говорить на другом языке.

Так, по данным А. А. Попова, нганасанский шаман Черие, не зная эвенкийского языка, во время камлания начинал говорить по-эвенкийски: это значило, что приходили его эвенкийские духи-помощники. Он говорил: «Мои предки по материнской линии происходят от тунгусов с „шитыми“ (татуированными) лицами. Они имели шаманов. Их духи приходят, находят меня и делают меня шаманом». У якутов тоже встречались шаманы, покровителями которых были духи эвенкийских шаманов-предков.

Если шаману предстояло быть сильным, признаки его избранничества проявлялись в младенчестве. В таком случае шаманская болезнь могла выражаться слабо или вообще не быть заметной.

Чем позже она начиналась, тем сильнее были ее проявления — впрочем, так было не у всех народов, где-то сильные мучения переживали будущие великие шаманы, отмеченные с рождения.

У мужчин заметная шаманская болезнь начиналась чаще в подростковом возрасте, у женщин — обычно уже в пострепродуктивном периоде: для духов все, что связано с деторождением, было нечистым.

Интересна история Нобоптие, старшей дочери Дюхадие Нгамтусуо: к ней духи пришли в детстве (это говорит о ее шаманской силе), но когда она вышла замуж, то лишилась шаманского дара. Она сама рассказывала А. А. Попову, что «как только стала рожать детей, стала нечистой, все шаманские духи ушли от нее, и поэтому она перестала быть шаманкой». Впрочем, по воспоминаниям ее дочери, духи продолжали приходить к Нобоптие, мучили ее, и она иногда совершала камлания по просьбе сородичей — помогала роженицам, предсказывала будущее.

У нанайцев и ульчей, по данным А. В. Смоляк, духи чаще призывали будущего шамана или шаманку во взрослом, иногда пожилом возрасте, хотя были и те, у кого шаманская болезнь началась в юности.

У кетов человек, ощутивший шаманское призвание и подчинившийся зову духов есьденг, назывался дарий, «блаженный», «одержимый», а его состояние — дарийвет, «быть дарий».

В этот период необходимо было найти свою шаманскую дорогу, иначе избранника духов ждали смерть или безумие. Если старый шаман, почуяв приближение смерти, сам начинает искать себе преемника и передает ему своих духов, то это происходит без мучения для новичка.

Шаманская болезнь — это сложный культурный феномен. У него есть две стороны: внешние проявления, видимые окружающими, и внутренние переживания, о которых можно узнать лишь со слов самих шаманов.

Обычные люди видели, как будущий шаман будто сходил с ума: периодически падал без сознания и лежал целыми днями как мертвый, пел и разговаривал во сне, убегал в тайгу или тундру и пропадал там надолго, прыгал в огонь и в воду, забирался на деревья, глотал горячие угли или иголки, резал себя ножом и совершал другие странные поступки. Он заговаривался, путал день и ночь, чего-то внезапно пугался, мог вдруг отказаться от промысла, объявив, что ему жалко зверей или рыбу. Такое состояние могло продолжаться несколько месяцев или даже лет.

Рассказ внучки нганасанской шаманки Нобоптие

Бабушка Нобоптие родилась необычным, странным, больным ребенком, но не опасной для окружающих. Ее называли в семье Баруси (злой дух; так же говорят о неловком и глупом человеке). В младшем возрасте она всегда любила убегать в лес и пропадала там на несколько дней или недель. Искали ее, находили и даже садили на цепь.

Когда ее приводили домой, на ней была всегда изорвана верхняя одежда, видимо, цеплялась за ветки и камни. Шить одежду ей не давали, так как игла, нож — предметы колючие и она могла что-нибудь с собой сделать плохое. Поэтому она никогда не шила. <…> [И во взрослом возрасте] иглы и ножи у нее были без остриев, чтоб не проткнуть себя и не порезаться.

Что происходило с ребенком, что она чувствовала и видела — никто, увы, не выяснял и ее рассказов не записал. Несмотря на то что Нобоптие была первой дочерью шамана, эти ее особенности не вызвали соответствующего отношения (видимо, потому что она была девочкой, а шаманки редки у нганасан). Родная мать ее не любила, ругала, била, обзывала, кормила ее костями, которые она «грызла, как собака».

Лишь вторая жена Дюхадие стала с ней ласково обращаться, «мыла ее, волосы ей расчесывала, косички заплетала, шила одежду, одевала». К подростковому возрасту странности в поведении Нобоптие уменьшились, она уже не убегала из дому. Она помогала отцу в камланиях и уже сама начала лечить людей. Потом вышла замуж и переехала в поселок.

Проходила ли она шаманское посвящение — неизвестно, об этом нет данных. Судя по всему, нет, и, видимо, поэтому духи мучили ее всю жизнь.

Рассказ якутского шамана Спиридона Герасимова

Зимою, в один из теплых дней, я верхом на олене поехал разыскивать своих оленей. Время близилось к ночи; вдруг я почувствовал сильный удар в спину неизвестно от чьей руки; все тело пронизалось холодом, словно кто-то облил ледяной водой. Подняв голову вверх, я увидел трех воронов: один был с белой головою, другой — пестрый, а третий — обыкновенный черный. Заинтересовавшись необычайностью этого явления, я до того загляделся, что закружилась голова, отчего, теряя сознание, упал на землю. Падая, услышал чей-то голос: «Оказывается, здесь тот, которого искали».

Не знаю, сколько времени пролежал на снегу, с большим трудом вернулся домой, где слег и сильно заболел. <…> Я очнулся и целых три месяца не находил себе покоя, часто сходил с ума. Весною для окружающих я совершенно сошел с ума, и домашние целых семь дней должны были держать меня привязанным к столбу. К концу шестого дня моего сумасшествия мне опять стали мерещиться видения. <…> Я потерял сознание (в ином мире) и очнулся привязанным к одному из столбов юрты. Велел домашним освободить от веревок и стал очень долго истерично распевать. <…>

Когда я просыпался, вздувало живот, ломило кости, и я целыми днями не находил себе покоя от невыносимых страданий. В такие дни я, можно сказать, и не вставал с постели. Если пытался встать на ноги, в глазах рябило и кружилась голова. Несмотря на это, я иногда, пересиливая всю тяжесть страданий, захватив нож или ружье, отправлялся сам не зная куда, с мыслью покончить с собой. Но каждый раз я возвращался живым, не решаясь наложить на себя руки, и от страданий рвал зубами свое тело. Так промучился я целый год. <…>

Начал без всякой цели уходить в разные стороны. Домашние разыскивали и находили меня дня через три или четыре лежащим без памяти. Приходя в себя, я вспоминал, что ходил на четвереньках, подражая волкам и медведям, выкапывал из земли червей, ловил гадов: ящериц, мышей — и съедал их. В одно из таких скитаний я опять лишился чувств, и, когда очнулся, была уже глубокая ночь. Оказалось, что я лежу совершенно голым, из-под мышки и паха вылетели целые тучи мух; руки и ноги были искусаны муравьями; с большим трудом я добрался до дому. <…> Временами в зимние ночи я незаметно от своих родных выходил голый и сидел на дереве. С рассветом осторожно, не желая, чтобы узнали родные, ложился в свою постель. В таких мучениях я провел весь второй год.

Описание мучений — обязательный элемент шаманских рассказов о себе, их автобиографий.

«Шаман без мучений — шаман не бывает», — говорил нганасанский шаман Тубяку Нгамтусуо.

Похожие рассказы есть в культурах всех народов Сибири и Дальнего Востока. Например, вот что записала А. В. Смоляк у нанайцев и ульчей в 1950–1980-х годах.

Рассказы нанайского и ульского шаманов

А. Онинка из Найхина почувствовал «призыв», будучи уже пожилым человеком, имевшим взрослых детей. Он старался скрывать свою «беду» от окружающих, сопротивлялся духам, однако утаить от родных болезнь было невозможно: он кричал по ночам, «воюя» с врагами, от страшных кошмаров не мог спать. На охоте, на рыбалке, ночью во сне он пел как шаман. Днем на вопросы окружающих отмалчивался или все отрицал. <…>

Несколько лет страдал, боролся с духами А. Коткин. По его словам, некоторые больные в это время убегали в тайгу на несколько дней или суток, пытаясь хоть где-нибудь спастись, иные ели сырое собачье мясо, припадки у них длились очень долго. Духи приходили днем и ночью, грозя смертью. <…> У шамана А. Коткина большой шаманкой была его мать, умершая в глубокой старости. Сам Коткин в пятнадцати-двадцатилетнем возрасте долго болел и должен был шаманить, но устоял. Прошло лет двадцать, снова приходили мучившие его во сне духи, грозили: «Шамань, а то задавим тебя».

Интересно, что начинающие шаманы, переживающие подобные состояния, часто не осознавали их и узнавали о том, что с ними происходило в физическом мире, лишь позже — со слов окружающих. Их личность в эти моменты как бы отсутствовала в этом мире, находилась где-то в иных пространствах символической вселенной.

Рассказ нганасанского шамана Дюхадие Нгамтусуо

Когда я немного подрос, говорят, прохворал три года. Во время этой болезни водили меня по различным темным местам, где бросали то в воду, то в огонь. К концу третьего года я, говорят, для окружающих умер, три дня пролежал неподвижно. И только тогда очнулся, когда на третий день собрались уже хоронить меня. Во время этой болезни у меня испортились глаза, и с тех пор я очень плохо вижу. На следующую ночь, говорят, я опять потерял сознание. Ночью Оспа унес меня и бросил ничком в собачьи извержения. Утром в таком положении нашли меня родные и привели в должный вид. <…> После этого я стал полусумасшедшим, часто распевал различные заклинания и уезжал сам не зная куда, без всякой цели, один. Часто впадал в обморок, ночью во сне мучили меня духи.

Что же чувствовали и переживали начинающие шаманы? Что с ними происходило, по их собственному мнению, пока родные беспокоились, глядя на то, что с ними творится что-то странное?

Вот как рассказывает об этом эвенкийская шаманка Матрена Петровна Кульбертинова. Она унаследовала дар от своей бабушки по имени Чохотуй, предсказавшей появление новой шаманки в их роду. Матрена Петровна родилась в 1887 году в Олекминском районе Якутии. До пятидесяти лет она была обычной женщиной, а потом заболела.

Рассказ эвенкийской шаманки Матрены Кульбертиновой

Моя бабушка была удаганкой. Она одноглазая была. Чохотуй ее звали. Она говорила: «Я передам свой дар внучке, дочери младшего сына Петра. Когда ей исполнится пятьдесят лет, она проявит мой дар», — предсказывала она. И предсказания ее сбылись. Во сне я стала камлать, а наяву я стала перебегать реку пешком, такую большую реку, как Тимптон. Родные гнались за мной на лодке — что еще им оставалось делать? Переезжая на лодке, они ловили меня на том берегу.

Когда я так мучилась, они спрашивали меня: «Что происходит? Мы устали от тебя. Что у тебя болит?» Я говорю: «Ничего у меня не болит». Иногда, забравшись на дерево, перепрыгивала с дерева на дерево, как белка. Мои родные стелили под дерево оленьи шкуры и просили: «Иди сюда, иди сюда». Иногда я становилась толстой-претолстой, рот большой-пребольшой, могучая лиственница с ветвями и корнями целиком входит в мой рот. И незаметно все это в меня вмещается. Когда дерево входило в меня, я никакой боли не чувствовала.

Родные старались привести меня в чувство. «Как трудно с ней! Что же происходит?» — недоумевали они. «Старого шамана надо попросить. Пусть сделает для нее бубен», — говорили они. Вот сделали мне головной убор, надели. Затем, стуча в бубен, они вручили мне его. Может быть, пели шаманские песни, кто его знает. Старый шаман благословил меня, и наконец мне дали в руки бубен. С тех пор я начала камлать.

Документальный фильм «Предсказание Чохотуй». Режиссер Вячеслав Семенов. Россия, 1996

Нанайский шаман Моло Онинка из селения Дада рассказал о себе А. В. Смоляк. Он был в армии во время войны, замерз, чуть не потерял ноги, полтора года лежал в госпитале.

В конце 1940-х годов, уже дома, тяжело болел, мучился от нашествия духов: они заставляли его шаманить, грозили смертью. Он видел во сне умерших мать, брата, сестру, сына, дочь, какую-то «хорошую женщину» — это была его аями, дух-помощник, которая везде его водила, показывала шаманские дороги, он все узнавал от нее.