Лютоволк воскрес! Следующий — мамонт? Как биотех-стартап Colossal проводит «развымирание» исчезнувших видов

Вымирание видов — часть естественного хода вещей. За всю историю Земли ее населяли около 5 миллиардов видов. Знаете, сколько из них уже исчезло? 99,9%.

Девонское вымирание убило бесчелюстных рыб, триасово-юрское уничтожило крокодилоподобных фитозавров. В конце мелового периода, 66 миллионов лет назад, вымерли тираннозавр и велоцираптор — скорее всего, в результате резкой смены климата после удара астероида. Неандертальцы исчезли недавно, около 40 тысяч лет назад. Однажды — из-за климатических изменений, нового астероида, ядерной войны или какой-то другой причины, которую мы пока даже не можем вообразить, — вероятно, исчезнем и мы.

Случай человека отличает то, что он уже успел утащить с собой немало других видов.

Примерно 300 тысяч лет назад мы научились охотиться коллективно и использовать копья. Это дало нам власть решать, какие животные вымрут первыми. Ими оказались те, кто представлял для нас угрозу или был самой лакомой добычей. Исчезновение одного вида тянуло за собой гибель крупных хищников, зависевших от своего привычного корма. Так вымерли саблезубые кошки и лютоволки.

Были и многие другие: шерстистые мамонты, дронты, странствующие голуби, стеллеровы коровы, сумчатые волки тилацины.

Вымирание продолжается и сейчас. В прошлом году тонкоклювый кроншнеп — птица, когда-то обитавшая по всей Европе и Азии, — был официально признан исчезнувшим видом. А северных белых носорогов на планете осталось всего два, и оба самки.

Люди сожалеют о вымирании животных почти так же давно, как и способствуют ему. В последние столетия мы даже пытаемся это как-то исправить. В 1886 году британские власти в Южной Африке были потрясены тем, как быстро бурские фермеры истребили кваггу — родственника зебры, — и попытались сохранить вид с помощью Акта о более эффективной охране дичи. (Увы, слишком поздно.) В 1973 году Конгресс США принял Закон о сохранении исчезающих видов в ответ на стремительное сокращение численности таких знаковых для страны животных, как гризли и белоголовый орлан, американский национальный символ. Несмотря на природоохранные меры, нынешняя скорость вымирания видов, по оценкам некоторых специалистов, примерно в тысячу раз превышает естественный уровень.

Начиная с 1980-х предпринимались прямые попытки использовать силу технологий, с помощью которых мы уничтожили так много живого, для обратной цели — чтобы вернуть кое-кого из наших жертв. Этим в основном занимались ученые.

Но что будет, если за дело возьмется человек, у которого есть куча денег, который не доверяет институциям, зато обожает поп-культуру? Какое животное такой человек решит воскресить первым? Ответ я увидел в конце февраля.

На экране компьютера мне продемонстрировали фото двух милых белых щенков лютоволка, сидящих на троне из железных мечей. На первый взгляд изображение казалось сгенерированным ИИ, но мне сказали: это реальные живые существа. Они росли на засекреченном объекте, но мне обещали, что через пару недель разрешат к ним съездить.

Бен Лэмм — 43-летний бизнесмен, который продал уже пять успешных стартапов. Он живет в Далласе, его состояние оценивается в 3,7 миллиарда долларов. У Лэмма дислексия, в детстве ему было трудно читать, и он тянулся к комиксам и видеоиграм, но со временем научился, по его словам, «вычитывать смыслы». Сейчас Бен слушает кучу подкастов о дерзких новых идеях. Среди интересных людей, о которых он узнал из них, — Джордж Чёрч, профессор генетики Гарвардской медицинской школы.

Чёрч ратует за использование генной терапии для повышения устойчивости человека к радиации — это помогло бы человечеству освоить другие планеты. Он также писал о возможности клонировать неандертальцев. Семидесятилетний ученый с искрящимися смехом глазами пользуется особой популярностью у любителей умозрительных рассуждений; на его счету полдюжины TED- и TEDx-докладов. При этом Чёрч подчеркивает, что наука должна приносить пользу. Он не только визионер, но и практик: на его счету более 160 патентов. Среди прочего он разработал метод применения CRISPR, технологии редактирования генома, для вмешательства в человеческую ДНК.

Вскоре после начала пандемии вечно путешествующий Лэмм подхватил ковид — и это стало для него поводом переосмыслить свою жизнь. Он запускал стартапы со студенческих лет, сколотил состояние, но создал ли он что-то по-настоящему значимое? И Бен решил подружиться с Чёрчем.

Лэмм позвонил ему и был впечатлен широтой его мышления. «Я вообще-то из будущего, просто жду, когда остальные подтянутся», — пошутил тогда Чёрч. Бен полетел к нему в Бостон. Ученый рассказал ему о множестве своих проектов: как он помогает с помощью CRISPR адаптировать органы свиней для трансплантации людям, как разрабатывает схемы лечения от наследственных заболеваний. Лэмму всё это показалось «чертовски крутым».

Бизнесмен спросил Чёрча, чем бы тот занялся в первую очередь, если бы у него были неограниченные ресурсы. Чёрч ответил, что одна из его самых больших мечт — вернуть к жизни шерстистого мамонта. Лэмм пришел в восторг от этого ответа.

Шерстистый мамонт, обитатель арктической тундры, исчез сравнительно недавно по меркам эволюции — всего около 4 тысяч лет назад, когда египтяне уже строили пирамиды. В 2012 году Чёрч начал сотрудничество с некоммерческой организацией Revive & Restore, пытаясь вернуть этих исполинов к жизни. Но вскоре стало ясно: технологии еще недостаточно развиты. Лэмм спросил у Чёрча, каким бюджетом тот располагал, и получил ответ, что инвестор Питер Тиль выделил лаборатории «сотню». Сотней, которой ни на что не хватило, оказалась всего сотня тысяч долларов, а не сто миллионов, как подумал Лэмм. Он пообещал ученому, что уж теперь-то деньги у него будут.

В 2020 году Лэмм и Чёрч основали коммерческую компанию Colossal Biosciences. Ее флагманской разработкой должно было стать «развымирание» животных. Лэмм, который питчит проекты так же легко, как дышит, быстро привлек 16 миллионов долларов инвестиций. Они пообещали инвесторам, что Colossal «отдаст технологию в спин-офф» — например, применит свои наработки в здравоохранении, — арендовали офис в Далласе, закупили на 5 миллионов оборудования в лабораторию и собрали команду из биоинформатиков, эмбриологов, генетиков и специалистов по клеточной инженерии.

Затем они составили список видов, которых Colossal планировала воскресить.

Сосредоточиться решили на так называемой харизматичной мегафауне — животных, достаточно милых, страшных или необычных, чтобы их отсутствие оставило след в человеческом сознании. Лэмму вряд ли было бы интересно возиться с какой-нибудь крошечной ящерицей или никем не любимым жуком.

Первым в списке шел шерстистый мамонт, за ним птица додо и тилацин — симпатичный сумчатый хищник с лисьей мордой и полосками как у зебры. (Фермеры Тасмании не любили тилацинов за их охоту на домашний скот, к тому же правительство платило за их истребление. Последний погиб в зоопарке в 1936 году.)

Воскрешение млекопитающего, по словам Лэмма, — это высокотехнологичный челлендж: задачу нужно «хакнуть» с помощью продвинутых инструментов. Сначала собирают фрагменты ДНК — как правило, из костей. Затем эту информацию синтезируют, чтобы попытаться воссоздать хотя бы частичный геном животного. После этого нужно создать подходящую среду для клеточного роста и добиться бессмертия клеток, то есть модифицировать их так, чтобы они не сталкивались с естественным пределом деления и могли размножаться бесконечно.

Лэмм становится еще более технически точным: «Нам нужно создать индуцированные плюрипотентные стволовые клетки и попробовать использовать процесс, называемый гаметогенезом, чтобы получить из них яйцеклетки и сперматозоиды. И если это получится, нужно будет еще подумать, как оптимизировать генетическое разнообразие». Финальной целью, подчеркивает он, является не создание одного-единственного зверя, а восстановление популяции, способной вновь занять свою природную нишу.

Я спросил, ради чего вкладывался в Colossal Том Чи — один из первых инвесторов, венчурный капиталист с репутацией экологически сознательного человека, — была ли его целью помощь планете? «Он точно не ради развлечения это сделал, — сказал Лэмм. — Он вложился, потому что понимает: у нашей компании двойная цель — и принести пользу природе, и заработать гребанную кучу денег».

В 1984 году ученые обнаружили следы митохондриальной ДНК в шкуре чучела квагги, хранившегося в музее. Возвращение к жизни вымерших видов вдруг показалось реальной затеей.

По крайней мере, наметился план движения к этому. Даже воскрешение динозавров стало выглядеть достижимым, когда ученые нашли фрагменты ДНК в останках рептилий, которые вымерли 80 миллионов лет назад. Позже выяснилось, что все эти образцы были загрязнены генетическим материалом самих исследователей. К тому же ДНК разрушается со временем, и сегодня ученые считают, что пригодные к использованию образцы вряд ли можно найти в останках старше миллиона лет. Но в 1990 году, когда Майкл Крайтон выпустил научно-фантастический бестселлер «Парк юрского периода», эти ограничения еще не были известны.

В 1990–2000-х ДНК научились извлекать более эффективно, даже из микроскопических образцов. В 2003 году был секвенирован человеческий геном, и первым в открытый доступ выложили геном Джорджа Чёрча. Вслед за ним последовали геномы многих животных. В 2012-м Дженнифер Дудна и Эмманюэль Шарпантье разработали CRISPR — технологию, основанную на молекулярном механизме, заимствованном у бактерий, который позволяет вырезать участки генетического кода из ядра клетки и заменять их другим кодом.

В теории CRISPR можно использовать для внедрения копий древней ДНК в клетки близкородственного современного организма. Получившееся гибридное существо вряд ли станет точной копией вымершего, но может внешне напоминать предка и будет хорошо чувствовать себя в его экосистеме.

На практике же быстро выяснилось, что возиться с древней ДНК — сложнее, чем казалось. Образцы оказывались поврежденными или загрязненными; извлечение ДНК из окаменелости часто само по себе разрушало кость. Чтобы восстановить геном вымершего животного, приходилось брать современного «родственника» и методом обратного проектирования прикидывать, какой ген где стоял.

Бет Шапиро, одна из ведущих исследовательниц древних ДНК, сейчас одна из главных ученых в Colossal, говорит: «Представьте, что мы должны собрать пазл на триллион деталей, причем часть из них размокла под дождем, и как референс для итоговой картинки у нас есть только крышка от коробки с похожим пазлом. А еще вперемешку с нашими кусочками лежат сто пятьдесят тысяч других — это ДНК всех микробов и грибков, проникших в кость после смерти животного».

В 2003 году группа европейских ученых попыталась клонировать совсем недавно вымершее млекопитающее — пиренейского горного козла. Они использовали ДНК, взятую у последнего живого козла и криогенно замороженную. Ядра клеток были помещены в яйцеклетки 57 домашних коз. Семь из них забеременели, у шести случился выкидыш, одна родила козленка — с деформированным легким. Через десять минут он умер, сделав свой вид единственным, вымершим дважды.

Пока ученые бились над технической стороной вопроса, им приходилось сталкиваться и с этическими возражениями.

Что делать, если естественная среда обитания вымершего вида тоже исчезла? Не получится ли, что они просто создают «зоопарковых» животных?

И насколько допустимо вмешательство в геном, не будут ли «воссозданные» существа страдать от непредвиденных последствий генных изменений? И, как в случае с козленком, не обречены ли они повторить ту же трагедию?

Но со временем идею возвращения вымерших видов начали обосновывать по-новому. Исследователи стали подчеркивать, что возрожденные мамонты, додо и им подобные — не просто курьезы. Эти существа некогда играли важную роль в экосистемах, и их исчезновение оставило там пробел. Возвращение животных в их прежние ареалы могло бы восстановить экологическое равновесие. Colossal, уловив это смещение акцента, сделала своим приоритетом именно реинтродукцию видов.

Ученые компании вдохновлялись не «Парком юрского периода», а недавними примерами возвращения видов в дикую природу (rewilding). Один из них — проект по реинтродукции серого волка в Йеллоустонский национальный парк в 1990-х. Тогда газеты писали о недовольстве местных фермеров: волки иногда задирали скот. Но экологи указывали, что после исчезновения волков из парка у копытных почти не осталось естественных врагов и их численность взлетела; результат — деградация растительности, от которой зависели бобры и птицы. С возвращением волков количество копытных снизилось — и экосистема парка вновь обрела равновесие.

В публичных выступлениях Чёрч заявлял: возвращение шерстистого мамонта могло бы принести аналогичную пользу Сибири. Топча кустарник, мамонты способствовали бы росту трав, способных эффективно поглощать парниковые газы. Зимой благодаря огромному весу они бы утрамбовывали снег, задерживая метан — парниковый газ, который в противном случае выделялся бы при таянии вечной мерзлоты.

Бет Шапиро тогда выступала против возвращения мамонтов: по ее мнению, создавать одну-двух особей будет жестоким решением, ведь, скорее всего, мамонты были социальными животными. Даже слонов трудно содержать в неволе, и они плохо переносят искусственное воспроизводство.

Сейчас Шапиро больше не оппонент Colossal. В 2021-м она начала сотрудничать с компанией в качестве научного консультанта и в прошлом году вошла в штат. Как пионер в области извлечения древней ДНК и руководитель группы, секвенировавшей геном додо, она пользуется репутацией, сравнимой разве что с авторитетом Чёрча. Лэмм начал подбирать ключи к Шапиро сразу после основания Colossal. К тому моменту она занимала высокооплачиваемую должность в Медицинском институте Говарда Хьюза, так что деньги не были для нее стимулом. Но ее впечатлило, насколько глубоко он понимал ее работу. И оффер застал Бет в подходящий момент: ученая уже внесла решающий вклад в развитие области восстановления ДНК и начала опасаться, что ее деятельность «утратила дух Индианы Джонса и превратилась в рутину — всего лишь очередное направление эволюционной биологии».

В компании Лэмм делит сотрудников по видам, которые те пытаются «воскресить»: Майкл Абрамс — один из руководителей проекта по мамонту, Сара Орд — глава группы тилацина, Анна Кейт руководит проектом додо. Шапиро курирует их всех — как в научных вопросах, так и в этических. Лэмм объясняет мне, что его компания работает скорее как техстартап, чем как классическая лаборатория: «Между руководителями существует здоровая конкуренция».

Сюда мы спрятали самый хардкорный кусок текста с совещанием про совсем уж научную науку. Нажмите на плашку, чтобы узнать о нюансах работы над мамонтом, тилацином и додо, которые описываются специализированными терминами.

Собрание начинает группа мамонта. Абрамс сообщает, что команда готовится опубликовать статью о тридцати мышах, которым внедрили гены, отвечающие за шерсть и устойчивость к холоду — черты, свойственные шерстистым мамонтам. Испытывать технологии на мышах проще, чем на слонах: у мышей беременность длится три недели, тогда как у слонов — 22 месяца, дольше, чем у любого другого млекопитающего. Абрамс добавляет, что статья, описывающая «множество очень крутых технологий», будет выложена в сеть через две недели — на платформе, публикующей научные статьи до прохождения рецензирования. Colossal собирается одновременно объяснить свои методики другим биологам и запустить новость через свою PR-команду. Разумеется, статья может не пройти в рецензируемый журнал — но Лэмма, похоже, это не беспокоит.

Коллега Абрамса Остин Боу сообщает, что команда мамонта только что получила в распоряжение перспективную линию фибробластов, «полученную из образца кожи азиатского слона». Фибробласты — клетки, вырабатывающие соединительную ткань, — играют ключевую роль в генной инженерии и относительно легко добываются. Их можно «обнулить» до базового, пластичного состояния, из которого затем получают любые типы клеток тела. Хорошая линия фибробластов сохраняет стабильный генетический профиль даже при множестве делений. Чем стабильнее линия, тем легче вырастить клетки азиатского слона, в которые будет внедрена ДНК шерстистого мамонта, а затем имплантировать их в эмбрион.

— Поднимаем мамонтовую волну! — восклицает Шапиро.

Подключается Орд — из группы тилацина — со своими новостями. Год назад команда совместно с австралийскими учеными секвенировала ДНК тилацина по голове, хранившейся в этаноле в музее Мельбурна. В Colossal описывают эту работу как самое полное секвенирование, когда-либо выполненное по вымершему млекопитающему виду, за исключением родственников человека: геном тилацина был воссоздан с точностью более 99%. В октябре 2024 года компания объявила, что ученым удалось внести триста генетических изменений в ДНК жирнохвостой сумчатой мыши — живого родственника тилацина. Эти изменения приближали фенотип к облику тилацина. Команда также научилась индуцировать овуляцию у жирнохвостой мыши. Следующим шагом должна была стать пересадка клеточного ядра с модифицированной ДНК в ее яйцеклетку. Но на практике это оказалось непросто. Размножение сумчатых остается малоизученной областью. Наружная оболочка яйцеклетки жирнохвостой мыши, диаметром около 0,2 мм, оказалась очень плотной — пробиться сквозь нее оказалось трудно даже лазером.

Тогда, продолжает Орд, коллега с опытом работы в генетике комаров предложил использовать кварцевый зонд — кварц входит в число самых твердых минералов. Это сработало. Орд показывает видео, где зонд проникает сквозь оболочку клетки. Все аплодируют. Теперь они могли извлечь ядро яйцеклетки, внедрить ядро с генами тилацина — и наблюдать за развитием эмбриона.

Кейт, глава проекта по додо, докладывает, что ее команда изучает 90 тысяч генетических различий между ним и его ныне живущими родственниками, пытаясь понять, какие гены отвечают за какие признаки. «Я как ребенок в кондитерской — некоторые из этих генов такие классные!» — с энтузиазмом говорит она. Среди изученных видов — родригесский дронт, эндемик острова к востоку от Мадагаскара, который вымер в конце XVIII века, примерно через сто лет после додо. Геномы у них схожи, обе птицы — дальние родственники голубей. «Вот у нас есть летающая птица. Она попадает на остров и становится больше — ей уже не нужно летать», — объясняет Кейт. В геноме был найден ген, отвечающий за полет, он у додо оказался неактивным. Это дало подсказку: какие гены нужно будет изменить у ближайшего современного родственника додо — гривистого голубя, чтобы будущие птицы Colossal тоже получились нелетающими.

Кейт добавляет, что до возрождения додо еще далеко. Методы работы в лабораторных условиях с зародышевыми клетками птиц разработаны всего для двух видов — курицы и гуся. «Прошло почти двадцать лет с тех пор, как были созданы условия для культивирования куриных клеток, и за это время технология не сработала ни для какой другой птицы», — говорит она. Тем не менее, несмотря на скудность исследований, команда начала добиваться некоторых успехов в выращивании этих клеток и у других птиц: «Мы уже можем начинать проводить миграционные анализы» — метод, позволяющий изучать, как клетки раннего эмбриона начинают дифференцироваться. Освоив базовую технологию, исследователи смогут применять ее не только для создания додо, но и для восстановления популяций птиц, которым сейчас грозит вымирание. Команда уже составила список видов, которым это может помочь.

— Супер, — говорит Шапиро.

Нынешняя лаборатория Colossal временная — рядом строится новый высокотехнологичный штаб стоимостью 30 миллионов долларов, его открытие запланировано на июнь. Лэмм проводит мне экскурсию по стройке: тут у входа будет стоять четырехметровая акриловая модель шерстистого мамонта, будто бы вмерзшего в лед и окутанного настоящими клубами тумана от сухого льда. Модель создает Wētā Workshop — продакшен-компания спецэффектов, работавшая над «Властелином колец». Питер Джексон, режиссер франшизы, инвестировал в Colossal несколько миллионов долларов.

В углу в кабинете Лэмма покачивается надутый гелием шар в форме тираннозавра. На столе лежит книга Чёрча о развымирании — Regenesis. «Нелегкое чтение», — замечает Лэмм. И дарит мне другую книгу, которую обожает: The Next 500 Years Кристофера Э. Мейсона, профессора геномики, физиологии и биофизики из Медицинского центра Вейл-Корнелл в Нью-Йорке. Она о том, как «биохакнуть» человека, чтобы он мог путешествовать к далеким планетам.

В списке звездных инвесторов Colossal — не только Питер Джексон (он однажды сказал, что считает работу стартапа такой же захватывающей, как съемки блокбастеров), но и Пэрис Хилтон. Имидж для Лэмма крайне важен: его партнеры хотят ассоциироваться с чем-то дерзким и «сексуальным».

Он показывает мне несколько промороликов. Эти видео адресованы не экоактивистам, а обычному случайно заинтересовавшемуся темой зрителю — такому, каким был он сам в юности. Один из роликов завершается фразой из «Игры престолов»: «За молодого волка!» Видео, где процесс воскрешения выглядит как запуск корабля в гиперпространство, снял Майкл Догерти — режиссер жанрового кино. «Майк снял „Годзиллу: Короля монстров“, — с гордостью сказал Лэмм. — Он снял „Крампуса“».

Такой градус хайпа сделал Colossal объектом настороженности в научном сообществе, где ценят строгость и прозрачность. Хэнк Грили, профессор Стэнфордской школы права и специалист в области бионаук, сказал мне: «Я понимаю, почему бизнес не всегда хочет раскрывать столько информации, сколько требует публикация в рецензируемом журнале, — и добавил: — Я знаю и уважаю Бет Шапиро… и очень ей доверяю». Тем не менее, заключил он, ему было бы спокойнее, если бы данные компании были доступны для анализа другим ученым.

Чтобы навести мосты с экологами, Colossal договорилась о сотрудничестве с десятками природоохранных организаций и пообещала делиться с ними всеми своими новыми технологиями — бесплатно. Была создана отдельная некоммерческая структура, получившая 50 миллионов долларов на распространение прикладных разработок. Привлечение Шапиро стало важной частью этой стратегии. (В компании сейчас работают 132 ученых — больше, чем в большинстве биофаков университетов. Она также финансирует работу 40 постдоков в других институтах.)

Лэмм сумел привлечь на свою сторону и других авторитетов. Лав Дален, один из ведущих исследователей шерстистых мамонтов и профессор эволюционной геномики в Стокгольмском университете, поначалу с недоверием отнесся к амбициям Colossal, но затем признал: Лэмм и его команда, похоже, «на полном серьезе хотят дать развымиранию шанс». Сейчас Дален входит в научный совет компании. Он отметил, что, конечно, деньги, привлеченные Colossal, «могли бы быть потрачены эффективнее — например, на охрану окружающей среды, борьбу с инвазивными видами или браконьерством». Но тут же добавил: «Финансирование охраны природы — не игра с нулевой суммой». По его мнению, Лэмм сумел привлечь тех инвесторов, которые никогда не вложились бы в условный WWF. Те средства, что пришли в Colossal, в противном случае ушли бы «в криптовалюту, военку или в какой-нибудь другой технобизнес».

При этом исследования Colossal уже приносят практическую пользу. Так, работа с ДНК мамонтов дала толчок к созданию вакцины против эндотелиотропного герпесвируса слонов (EEHV), от которого, по некоторым оценкам, погибли две трети азиатских слонов, живших в неволе. (Лэмм, как обычно, не скромничает: «Если мы добьемся успеха, эта вакцина со временем спасет больше слонов, чем все программы охраны слонов за всю историю».)

Лэмм считает, что инвесторскую тягу к «большим штукам» в значительной степени разогрел Илон Маск: «Мне кажется, они думают: „Вау, я могу запускать безумные в своей амбициозности проекты — и у меня даже есть шанс заработать на них!“».

Пока его инвесторам не на что жаловаться: за месяц до моего визита Colossal завершила четвертый раунд привлечения инвестиций. Он принес еще 200 миллионов долларов — это помимо уже привлеченных 235 миллионов. Текущая оценка стоимости компании — 10,2 миллиарда долларов, на уровне с Moderna, производителем вакцин. (Один из немногих, кто, похоже, не заработает на Colossal, — сам Чёрч: при основании компании он предпочел направить деньги напрямую в свою лабораторию в Гарварде, а не получить долю в стартапе. Он не жалеет. В интервью Forbes он сказал: «Факт, что я не миллиардер, почти так же интересен, как то, что Бен — миллиардер».)

У Colossal уже появилось три дочерних стартапа. Первый — Form Bio — разрабатывает ИИ-технологии, помогающие определять, какие участки генома CRISPR может наиболее эффективно редактировать. Это может пригодиться как для лечения наследственных болезней — вроде серповидноклеточной анемии или болезни Хантингтона, — так и для разработки лекарств. Второй стартап, Breaking, использует наработки Colossal в области генной инженерии для модификации X-32 — микроорганизма, который разлагает пластик в природе. «Он справляется с пластиком, который раньше вообще не разлагался, всего за 22 месяца», — хвастается Лэмм. О третьем стартапе он говорить отказывается — проект пока находится в режиме секретности.

Почти всё, что делает Colossal, может иметь коммерческое применение: ведь попытка воссоздать, имплантировать, выносить и родить вымершее животное затрагивает множество задач, актуальных для медицины. Сейчас, когда эмбрион готов, его подсаживают в животное-донора. Но таких суррогатов мало, работа с ними дорога и сопряжена с множеством рисков.

Роды тоже бывают травматичными — например, слоны очень плохо переносят кесарево сечение, а зачастую именно так приходится принимать в этот мир новорожденных животных, выношенных суррогатными матерями. Поэтому Colossal разрабатывает замену живым суррогатным матерям — искусственные утробы.

— Мы называем это exo-dev — от exogenous development (экзогенное, или внешнее, развитие), потому что это звучит не так жутко, — говорит Лэмм. (По мне, звучит всё равно жутко.)

Такая технология могла бы полностью перевернуть сферу суррогатного материнства, устранив и этические, и физиологические сложности вынашивания детей. «Одна только эта область — рынок на 100 миллиардов долларов», — уверяет он.

(По оценке же независимой консалтинговой фирмы Brownstone Research, потенциальный рынок искусственных маток для людей оценивается минимум в 20 миллиардов долларов.)

Даже само развымирание может приносить прибыль. Пока мы беседуем в кабинете Лэмма, он показывает мне слайд под названием «Развымирание: монетизация» с мамонтами посреди заснеженного горного пейзажа. Картина живо напоминает туристический аттракцион.

— Парк юрского периода! — восклицаю я.

— Нет-нет-нет, — отвечает Лэмм. — Там был зоопарк на максималках. А у нас — дикие животные в естественной среде.

Для меня разница кажется неочевидной. Но я не спорю.

Бен поясняет, что передо мной — план восстановленной экосистемы. И одновременно — великолепно сконструированной машины по зарабатыванию денег. Просторные пастбища для древних слонов, частично финансируемые за счет правительств и корпораций через схему углеродных компенсаций. Один слон, утверждает Лэмм, «стоит» около двух миллионов долларов.

(Слоны повышают биоразнообразие, разнося семена вместе с навозом, и проламывают плотную растительность, тем самым давая шанс на жизнь медленнорастущим деревьям.)

К тому же образовательная значимость и «фактор сексуальности» послужат факторами дополнительного роста прибыли. Практика «вживления» восстановленных видов в экосистемы может также принести экономическую выгоду странам, приютившим «воскрешенных» животных. Шапиро рассказывает, что когда она была на Маврикии — родине додо, — местные чиновники с энтузиазмом говорили о потенциале роста экотуризма. Лэмм добавляет:

— Если мы увеличиваем ВВП страны за счет дронта, то логично, что мы должны иметь с этого свою долю прибыли.

— А как насчет того, чтобы продавать животных Colossal в качестве домашних питомцев? — спрашиваю я Бена Лэмма.

— Мы не про это, — отвечает он. — Я думал, ты уже достаточно понял о нас, чтобы не задавать этот вопрос.

И вот наконец пришло время мне увидеть лютоволков Colossal. С того момента, как мне впервые показали фото двух щенков, появился и третий — не менее очаровательный. Я также видел снимок, где один из щенков сидит на руках у Джорджа Р. Р. Мартина.

— Когда я смотрел сериал, то даже не представлял, что лютоволки — реально существовавшие животные, — признается Лэмм.

Весь проект по лютоволкам велся в режиме полной секретности: все участники, включая Мартина, подписали договоры о неразглашении.

Перед поездкой я разговариваю с главным зоологом компании — Мэттом Джеймсом. Мэтт оказывается гораздо более скромным и сдержанным, чем многие его коллеги по проекту «развымирания».

— В основном я просто играю с животными, — отвечает он на вопрос о своей роли.

И рассказывает, что только что был в вольере, где живут четверо клонированных Colossal красных волков — исчезающий в дикой природе вид. Насколько ему известно, это первые в истории клонированные красные волки. Для клонирования ученые использовали новую методику, менее травматичную для животного-донора. Обычно требуется биопсия, чтобы получить клонируемые клетки, но они научились извлекать их из крови. Этот способ разработала как раз команда, работавшая над лютоволками.

В «Игре престолов» лютоволки размером со львов. В реальности они весили около 70 кг и были лишь немного крупнее современных серых волков. При этом у них была мощнее челюсть и крупнее череп.

Лютоволки (ужасные волки, Aenocyon dirus) исчезли около 12 тысяч лет назад. Вероятнее всего, не в результате прямого контакта с людьми, а потому, что вымерли их основные источники пищи — крупные травоядные. В основном они ели лошадей и бизонов, иногда — гигантских ленивцев и детенышей мамонтов.

Мне интересно, как лютоволк вообще оказался в списке Colossal, ведь компания явно делала ставку на других трех вымерших животных. Возможно, у Лэмма с его альфа-характером просто сработал импульс — доминировать и в сфере развымирания: начали с трех, почему бы не пойти дальше, почему не четыре? Или, возможно, в компании ощутили необходимость предъявить хоть какое-то ощутимое доказательство прогресса? По словам Джеймса, сроки «рождения» мамонта сдвинулись с 2026 на 2028 год — из-за длительной беременности у слонов и прочих сложностей с их размножением.

Вопросы о сроках, похоже, болезненны для компании. Во время экскурсии по лаборатории я спросил Орд (по тилацину) и Кейт (по дронту), когда их животные вернутся в мир.

— В этом десятилетии, — ответила Орд.

— И дронт тоже будет в этом десятилетии! — сказала Кейт, как бы соревнуясь с ней.

— Без дат, — резко вмешался Лэмм.

Что до лютоволка, то Лэмм говорит, что его выбор не означает, будто компания устала ждать результатов по более сложным проектам. Просто в 2023 году, когда команда составила список других потенциальных животных-участников, именно лютоволк вызвал всеобщее воодушевление. Лэмм сказал, что встречался с представителями коренных народов и многие из них говорили о том, как им не хватает волков — животных, играющих важную роль в их культурах.

— У них было желание вернуть того, кого они называли Великим Волком, — говорит он.

Но была и другая причина — «суперважная», по словам Лэмма.

Лютоволки — настоящие звезды поп-культуры. Они есть не только в «Игре престолов»: их можно встретить в World of Warcraft, Magic: The Gathering, Dungeons & Dragons. Да что там — у Grateful Dead есть песня под названием Dire Wolf.

Ученые Colossal начали работу по выведению лютоволка летом 2023 года. Как я и подозревал, они рассчитывали, что процесс пойдет быстрее, чем с мамонтами, дронтами и тилацинами, — отчасти потому, что геном собак — один из самых изученных среди млекопитающих.

— Всё потому, что люди хотят секвенировать геномы своих собак, — объяснила мне Шапиро.

Тем не менее собаки и волки разошлись по дереву эволюции от общего предка около 15 тысяч лет назад, и с тех пор их гены существенно изменились.

— Нам пришлось создать много базовых инструментов под волков, — сказала Шапиро. — Инструменты, чтобы поддерживать здоровье клеток волка в искусственной среде, чтобы редактировать их геном и так далее. Это всё равно проще, чем с мамонтом… но на несколько порядков сложнее, чем с мышью.

Colossal наняла специалистов по редактированию генов, эмбриологии и поведению волков. Первая проблема, с которой столкнулась группа, — где взять ДНК лютоволка, пригодную для восстановления его генома. Шапиро знала об этом больше, чем кто-либо еще в мире: в 2021 году она участвовала в исследовании, в ходе которого генетическую линию лютоволков проследили на основе восстановленной ДНК. Тогда она изучила окаменелые останки и обнаружила, что в большинстве почти нет генетического материала. Но с тех пор методы отбора стали гораздо чувствительнее, и она решила вернуться к останкам.

Два экземпляра оказались особенно ценными. Один — фрагмент зуба из пещеры Шеридан в Огайо — возрастом около 13 тысяч лет. Второй — почти целый череп из Айдахо, найденный у водохранилища Американ-Фолс. Ему более 70 тысяч лет, но в нем уцелела каменистая часть височной кости — петрус, внутреннеушная структура с чрезвычайно плотной клеточной архитектурой, которая препятствует проникновению грибков и бактерий, разрушающих ДНК.

Работа с древней ДНК требует извлечения небольшого фрагмента кости, а это всегда риск, что хрупкие окаменелости будут повреждены. Не все музеи соглашаются на это пойти. Но Шапиро пользовалась авторитетом: ей удалось добиться того, чтобы зуб отправили ей, а одного из своих студентов она послала в музей, где хранился череп. И всё же, признается Бет, когда пришло время сверлить кость, у нее дрожали руки.

Лэмм подбадривал: «Ты номер один в мире по ископаемым ДНК. Я абсолютно уверен, что ты справишься. Ты делала это тысячу раз».

Она взяла стоматологическую бормашину, просверлила крошечное отверстие и извлекла порошок, содержащий миллиарды фрагментов ДНК. Каждую цепочку она снабдила специальными «метками», которые позволяют секвенатору прочитать порядок нуклеотидов и на этом основании собрать черновой план генома.

Момент кричать «эврика» настал, когда ученые поняли, что смогут восстановить большую часть генома лютоволка. Итоговый результат — 91%.

Такие проекты, конечно, никогда не бывают идеальными.

— Ошибки есть в любом собранном геноме, — напоминает Шапиро.

Далее команда сравнила ДНК лютоволка с клеточными линиями серого волка — ближайшего современного родственника (совпадение 99,5%). Если некий ген выполняет определенную функцию у серого волка, с большой вероятностью тот же ген в ДНК лютоволка кодирует аналогичный признак. Целью было модифицировать геном серого волка так, чтобы получившееся животное было ближе по фенотипу к лютоволку — крупнее, с увеличенной головой и пушистой светлой шерстью.

По вариациям ключевых генов пигментации было видно: лютоволки, как Призрак из «Игры престолов», были очень светлыми. Но с этими генами возникла проблема: они связаны с риском слепоты и глухоты. (У людей мутации таких генов вызывают синдром Ваарденбурга, наследственное заболевание, при котором нарушается зрение и слух, а также пигментация радужки и волос.) Поэтому команда решила редактировать другой ген, отвечающий за светлый окрас у собак, — пускай получится чуть менее аутентично с точки зрения науки, зато безопаснее для самих животных.

Почти год команда занималась вычислительным анализом генома. Затем с помощью CRISPR внесла 20 изменений в 14 генов. Пятнадцать из них основывались на данных по геному лютоволка, остальные пять — на анализе генов серого волка. Один из ученых, работающих с Colossal, подробно рассказал мне, какие именно гены были затронуты, но эта часть разговора осталась под грифом off the record: Лэмм настаивает, что это «интеллектуальная собственность компании».

К середине 2024 года тысячи модифицированных клеточных линий росли в чашках Петри внутри инкубаторов. Некоторые линии прекращали рост — возможно, из-за ошибок CRISPR (удален не тот участок, добавлен код в неправильное место) или из-за общей слабости клеток. К концу лета ядра с отредактированным геномом были пересажены в яйцеклетки собак, из которых предварительно удалили родную ДНК.

Было создано 45 эмбрионов, их имплантировали в матки двух собак-дворняжек. Только два эмбриона — по одному на каждую суку — развились до конца срока. Беременность длилась около 60 дней, как у серых волков. Будущих мам содержали под наблюдением в закрытом центре, начиная с середины срока делали УЗИ каждую неделю.

— Мы жили в хроническом стрессе: каждый день делали что-то, чего до нас не делал никто, — вспоминает Лэмм.

1 октября 2024 года ветеринары — тоже подписавшие бумаги о неразглашении — приняли роды методом кесарева сечения.

— Мы надеялись, что роды будут естественными, — вспоминает Джеймс, — но под конец заподозрили, что щенки могут оказаться слишком крупными.

В день родов Лэмм и Шапиро прилетели в Лондон на премьеру фильма о древней ДНК. Лэмм, который за полгода до этого впервые стал отцом, смотрел роды по FaceTime. Щенки и правда оказались крупными (один весил вдвое больше нормы для новорожденного серого волка) и белыми (в то время как серые волки рождаются почти черными), с массивными черепами. Они визжали и скулили.

— Я держу в руках первых детенышей лютоволка за последние двенадцать тысяч лет, — произнес Джеймс. — Какой-то сюр.

Первые несколько дней щенки питались молоком одной из сук, но, как говорит Джеймс, «она не справлялась с их метаболизмом», и волчат перевели на искусственное вскармливание. Обеих матерей-дворняг вскоре пристроили в семьи через Американское общество защиты животных — без упоминания, что они выносили лютоволков. Лэмм гордится тем, насколько быстро всё получилось:

— Всего через 18 месяцев после того, как мы написали «лютоволк» на нашей доске для задач, мы родили лютоволков!

Я спрашиваю Лэмма, насколько быстро справилась бы с этим университетская лаборатория.

— Никогда, — отвечает он.

***

25 марта я наконец еду знакомиться с двумя старшими щенками — их назвали Ромул и Рем. (Третья малышка, по имени Кхалиси, пока не принимает посетителей.) Мне дали координаты вольера площадью около акра где-то на севере США. Обычно лютоволки живут на территории в две тысячи акров, далеко от этого места.

— Живут там как короли, — сказал Лэмм.

Когда я подъехал, то увидел Чёрча — с белой шевелюрой и бородой, как у Гэндальфа, — и Лэмма, чья ухоженная, блестящая растительность на лице делала его похожим на Джона Сноу, хозяина Призрака. Мэтт Джеймс тоже был там, а в углу выстроилась фаланга смотрителей — на случай непредвиденных ситуаций.

И тут передо мной мелькнули два белых пятна — молодые лютоволки. Внимательные и настороженные, они казались созданиями из иного мира. Крупные — уже по 35 кило в свои пять месяцев (Лэмм сказал, что взрослыми они доберут еще 30), — они вырастут более массивными, чем самый крупный серый волк на планете.

— По ним трудно понять, какие они в обхвате, — сказал Джеймс. — Слишком пушистые.

По поведению Ромул и Рем напоминали собак: грелись на солнце, грызли палки. Один пописал, второй тут же в этом повалялся. Но кое-что было чисто волчьим: когда Ромул занервничал, он стал двигаться боком, не сводя с нас взгляда. (Джеймс объяснил: это способ и угрожать, и казаться больше.)

А когда они бежали, движения были плавными, будто у них в ногах лишние суставы. Они не выли. Их шаги были бесшумными.

Так ли ведут себя «настоящие лютоволки»? Кто может дать нам ответ на этот вопрос?

Хотя Ромул и Рем — однояйцевые близнецы, полученные из одной и той же генно-модифицированной клеточной линии, я заметил, что они уже ведут себя по-разному. Рем был смелее. Он подходил к нам метра на три, потом отбегал. Ромул держался на расстоянии. Оба словно ждали своего часа: пока от них не требовалось ничего серьезного, они и не показывали, на что способны. Хотя могли бы — это чувствовалось по мощи их тел.

В какой-то момент Рем попробовал зайти к нам с тыла, но остановился, когда Джеймс на него посмотрел. И мне вспомнилась подпись с карточки «Лютоволки» из игры Magic: The Gathering: «Поразительно, как сильно городской ребенок может испугаться обычной собаки».

Меня попросили держаться на почтительном расстоянии. Лэмм же страха не выказывал:

— Я Рема на прошлой неделе гладил, — с гордостью сказал он. — Но это потому, что я с ними рядом с самого начала.

(По словам Джеймса, с наступлением периода полового созревания — примерно в возрасте года — они, скорее всего, станут слишком агрессивными, чтобы их можно было погладить.)

Чёрч с нетерпением высматривал признаки того, что генная инженерия повлияла не только на размер тела и пушистость. В команде редактировали последовательность генов, отвечающую за удлиненную морду и крупные уши лютоволка. Джеймс пояснил, что черепные особенности развиваются не сразу.

— Не могу дождаться осмотра, — сказал Чёрч. — Вот тогда и узнаем, действительно ли их фенотип отличается от внешности серого волка.

Чёрч получит свой шанс осенью, когда щенкам сделают полное КТ — после первого дня рождения. Это даст возможность посмотреть на изменения в скелете и мускулатуре. Тем временем Лэмм изображал коневода: когда волки перешли с легкой рыси на бег, он восклицал:

— Смотрите! Смотрите на шерсть, какая она плотная! Видите, как играет мускулатура? Его плечи? Бок? Спина? Это не типично для волка!

— И как ветер треплет шерсть! — добавил Чёрч. — Вот, вот! Смотрите!

Майкл Догерти сделал для Colossal видео о рождении лютоволков. Голос за кадром провозглашал: «Мы рады объявить, что впервые в истории нам удалось воскресить доисторическую икону поп-культуры». Подключилась и администрация Трампа: Министерство внутренних дел направило Colossal проект заявления, где рождение лютоволков подавалось как доказательство того, что «американское величие рождается из инноваций, а не из регуляций».

Но, увидев волков своими глазами, я задумался: многие ли воспримут это как «воскрешение»? Ромул и Рем — результат множества научных прорывов. По словам Colossal, никто еще не делал столько высокоточных изменений в геноме животного за раз. Никто еще не рожал млекопитающее с древней ДНК.

— Эти гены экспрессируются впервые за десять с лишним тысяч лет, — напомнил Лэмм.

Но насколько они — лютоволки, а не просто серые волки с некоторыми их чертами? Вопрос о поведенческих генах вообще не поднимался. А как они мыслят? Как чувствуют запах? Как звучат? Всё это пока неизвестно.

— Вернуть что-то точно таким, каким оно было, — невозможно, — неоднократно говорила мне Шапиро.

Это наивная цель — та самая, которую она так долго оспаривала в спорах о развымирании. Она напомнила, что даже внутри одного вида существует огромное генетическое разнообразие, а фенотип формируется не только наследственностью, но и средой. Достаточно было взглянуть на то, насколько разные характеры у Ромула и Рема.

Я поговорил с Элинор Карлссон, директором программы в Broad Institute — совместном проекте Гарварда и MIT. Она специалист по генетике волков и собак и входит в научный совет Colossal. Но и у нее есть вопросы к позиционированию компании:

— Я говорю Бет: «Почему вы называете это животное лютоволком, если это серый волк с двумя десятками изменений в ДНК?» А Шапиро мне отвечает: «Мы добились цели: воссоздали фенотип лютоволка».

Эта борьба за определение уже разыгралась в миниатюре несколько недель назад. Colossal объявила о создании шерстистой мыши. История разошлась везде: по словам Лэмма, за две недели цифра охватов в медиа достигла пяти миллиардов.

О мыши пошутили Джон Оливер и Saturday Night Live (Колин Джост: «Теперь шаг номер два — напоить ее до такой степени, чтобы она согласилась на секс со слоном»). В Mashable написали, что ученые «случайно создали самых милых мышей в мире».

Научные журналисты были более осторожны в формулировках. Их смутило, что Colossal использовала гены с аналогичной функцией у мышей, а не собственно ДНК мамонта, чтобы добиться густой длинной шерсти. Один профессор эволюционной биологии из Университета Баффало сказал агентству AP, что это «технологически довольно круто». Но в статье Nature отмечалось, что исследовательская лаборатория в Мэне уже двадцать лет предлагает ученым коммерческую линейку длинношерстных мышей под брендом Wooly.

Когда говорю об этом Лэмму, он с явным раздражением отвечает:

— Мы — самая передовая компания по биосинтезу многоклеточных на планете.

Он повторил: за «шерстяной мышью» стоят экстраординарные научные достижения — исследователям удалось внести множественные изменения в зародышевую линию живого организма, и кейс мыши стал предтечей «четверного акселя» генной инженерии, использованного для создания лютоволка.

— Это был самый уникальный случай редактирования зародышевой линии среди всех животных за всю историю, — говорит он.

Я спрашиваю Лэмма, не кажется ли ему, что бренд Colossal порой раздает слишком громкие обещания — и именно они мешают признанию. На сайте компании слово de-extinction (развымирание) встречается почти 500 раз; неудивительно, что обыватели воспринимают его как «создание точной генетической копии вымершего существа».

Лэмм отвечает:

— Меня с самого начала предупреждали, что, если у нас получится, часть научного сообщества будет испытывать зависть и раздражение. А ведь можно было бы подумать, что полмиллиарда, потраченные на восстановление видов и охрану природы, их хоть как-то воодушевят.

Шапиро смотрит на вещи более философски:

— Нас будут критиковать за то, что это не стопроцентный лютоволк. Как ученый, хотела бы я внести еще сотню миллионов изменений в геном, чтобы посмотреть, что получится? Может быть. Но мы хотим с уверенностью сказать одно: мы провели функциональное развымирание — в этом мы преуспели.

Чёрч, со своей стороны, надеется дожить до того дня, когда ученые смогут синтезировать полный геном вымершего млекопитающего. Это будет сделать сложнее, чем секвенировать ДНК и затем синтезировать ее отдельные фрагменты, но он считает, что технически это возможно.

Если бы удалось восстановить полный геном животного и вставить его в яйцеклетку, это означало бы, по сути, воссоздание индивидуального представителя вымершего вида.

Чёрч даже прикинул расчеты:

— Мы уже успешно синтезировали геном дрожжей — это 12 миллионов пар оснований. А у шерстистого мамонта — около трех миллиардов. То есть осталось всего 250-кратное увеличение! — говорит он с воодушевлением.

Но Карлссон предостерегает:

— На самом деле, мы сейчас чудовищно далеки от этой цели.

Лэмм — человек не из тех, кто боится масштабов, — согласен с Карлссон: воссоздание полного генома вымершего животного — это «задача уровня холодного термояда». Он добавляет, что разница между использованием полного генома и реконструкцией функциональных фрагментов с помощью вычислительной генетики — чисто академический вопрос. Вероятно, именно поэтому он так интересует Джорджа Чёрча.

Пока синтез целых геномов млекопитающих остается мечтой, лютоволк Colossal — вероятно, самое близкое к «воскрешению» харизматичной мегафауны, что мы можем получить. Лэмм говорит, что Ромулу, Рему и Кхалиси не разрешат размножаться между собой и что компания планирует создать еще только 3–5 таких животных. Все они будут жить в заповеднике, окруженном забором, и под наблюдением дронов. Посещать их, надо полагать, смогут разве что редкие миллиардеры.

Сейчас лютоволки в том возрасте, когда у диких сородичей начинается обучение охоте. Но у них нет родителей. Они никогда не видели других волков. (На их территории в 2000 акров водятся олени и белки, но на этом фауна, по сути, заканчивается.)

Возможно, лет через десять, когда они умрут — природа не щадит никого, и все уходят, — этот проект генной инженерии будет вспоминаться не столько в связи со своей целью, сколько в контексте тех невероятных технологий, которые он породил по пути к ней. И, как бы обидно это ни звучало, лютоволк может стать — последовав по стопам бедного пиренейского козла — вторым видом, возвращенным к жизни, только чтобы вновь исчезнуть с лица Земли.

---

Подпишитесь на «Пчелу» в телеграме, чтобы читать больше подобных материалов и других приятных статей о популярной науке, истории и культуре.